И тут – поверх блестящей крыши – Дженни замечает в лице Энн что-то новое. Тень непонятного переживания, похожего на чувство вины.

Возможно, это тень горы.

Возможно, ей стало неловко, что она так необдуманно вызвала в памяти место, где потеряла акцент.

Дженни охватывает странное чувство, будто за ней наблюдает Элизабет, хоть это и невозможно, ведь окно камеры выходит на другую сторону. Она бросает взгляд на тюрьму. При мысли об Элизабет она готова расплакаться – впервые с тех пор, как тишину тюремных коридоров нарушили звуки музыки.

– По-моему, немного все-таки слышно.

Энн разглядывает Дженни поверх крыши машины. Она представляла эту женщину тридцать лет подряд, но теперь почти ее не видит, а видит только себя ее глазами. Прежде с Энн такого не случалось. Она чувствует, как утренний свет обрамляет ее лицо. Она вдруг стала портретом на фоне стоянки с кактусами, цветущими в гравии. Этот образ захлестнул ее своей внезапной четкостью, своей пристальностью, и ей хочется поскорее забраться в машину, чтобы на секунду остаться наедине с собой.

Но Дженни тоже садится.

Захлопнулись дверцы, они совсем близко, однако близость, возникшая минуту назад, поверх крыши машины, уже оборвалась.

Обе смотрят прямо перед собой. Стоянку окружает проволочная изгородь, за ней поля. Энн заводит мотор.

Поначалу путь пролегает по улочкам города, и Энн только рада, что нужно внимательно следить за дорогой. Но когда выезжают на шоссе, молчание между ними вырастает в отдельное измерение, застывший момент, внутри которого они все катят, и катят, и катят, пока за окном проносятся пейзажи.

Междуштатная автомагистраль 84 прорезает просторы плато Снейк-Ривер. Это плоские обширные земли, высеченные потоками лавы, с мелким кустарником, черной горной породой, зайцами и оленями. Фермерские угодья встречаются эпизодически, не всюду проведена вода. Сахарная свекла и люцерна. Овцы. Границы пастбищ и полей – ровные зеленые линии на фоне рыжеватой, в кратерах, земли, неохотно уступленные. В некоторых кратерах скопилась вода, неожиданные промельки серебристо-голубого среди бесконечного коричневого.

Такие пейзажи Энн видит впервые – вчера она проезжала здесь в полутьме. Когда-то она ездила в Грейнджвилл, но те места плохо ей запомнились, за исключением кладбища, где она похоронила Уэйда. Просто удивительно, как сильно этот Айдахо отличается от ее собственного, и по временам ей кажется, что об этом можно бы упомянуть вслух.

Но Дженни, тридцать лет не видевшая ничего, кроме тюремного двора и стоянки, сидит тихо, разглядывая природу со спокойным смирением, теплым, любопытным взглядом.

Поэтому Энн не показывает своего удивления. В кои-то веки она не в силах представить ничего, кроме окружающих ее предметов. Она как-то по-особенному чувствует руки и лицо. Она то и дело поглядывает на Дженни, но та не встречает ее взгляд.

В бардачке, все в том же надорванном конверте, лежит старое письмо Джун Бейли Ро. Рано или поздно ей придется сказать Дженни, что оно там. Сообщить, что деньги хранятся на банковском счете в Москоу. Но сейчас она даже не может угостить Дженни яблочным хлебом, который испекла в дорогу, он тоже лежит в бардачке – в бумажном пакете. Энн боится благодарности Дженни, боится, что та неверно истолкует ее мотивы. Раньше ее, вероятно, привело бы сюда чувство вины, отчаянное желание получить у Дженни прощение. Еще раньше – любопытство, вопрос.

Но теперь все совсем иначе. Энн уже не молода. Гора исчезла. Любовь всей ее жизни исчезла. У нее есть отец и дядя. Но больше она никого не знает в этом мире.

Никого, кроме женщины, сидящей рядом.

Снейк-Ривер видна лишь на редких участках шоссе, и то если вглядываться в глубины каньона, высеченного ее водами. Про такую реку можно бы что-нибудь сказать. Энн замечает вслух, какие тут красивые места.

– Да, – дружелюбно отзывается Дженни, придвигаясь к окну и разглядывая серебристую ленту реки. – Так открыто, правда?

Открыто по сравнению с тюрьмой? Что это – просто вежливый ответ или попытка заговорить об их судьбах?

– Очень открыто, – соглашается Энн.

Куда ни глянь – иссохшая, чуждая земля.

От «Сейдж-Хилла» до Москоу восемь часов езды. Они обе знают, что это их единственная встреча. Больше они друг о друге не услышат. Через несколько дней Энн улетит в Эдинбург, где купила дом на одной улице с отцом и дядей. Там уже стоит фортепиано, на котором она играла в детстве.

Она так и не узнала, почему Дженни выбрала Москоу. И уже не спросит.

И вот молчание, тянувшееся все эти годы, продолжается в машине.

– Делайте с радио что хотите, – говорит Энн.

Дженни благодарно кивает. Радио остается выключенным.

Впереди – утреннее небо.

Вот стая антилоп свернула на бегу, перемахнула через поваленный забор. Где-то вдали бросились врассыпную зайцы величиной с собак, вечно в страхе бегущие от горизонта, от своих же теней на засушливой, бугристой земле.

Обо всем этом она молчит, но в воздухе повисает ощущение, будто что-то случится, будто что-то возможно.

Еще пара часов – и природа изменится. Когда они свернут на север, начнутся горы. Чем они ближе, тем ей неуютнее, и уже сейчас она невольно отмечает, что каньон, вдоль которого бежит шоссе, вырезан потоками воды с этих гор; фермы, встречающиеся на пути, питаются снегами с их вершин. Даже на этом плоском, бескрайнем пространстве витает предчувствие их отголосков. Все, что должно быть сказано, должно быть сказано до гор. Впереди показался съезд. Рядом коричневый информационный щит – путешествуя на машине, они с Уэйдом никогда такие не пропускали. Возможно, оттуда открывается вид на реку.

– Притормозим? – предлагает Энн.

– Где?

– Там, впереди.

– Давайте.

Энн останавливается на обочине.

С того места, где стоит щит, и правда видна река, совсем недалеко. На щите изложена ее история. Энн и Дженни подходят поближе и, стоя плечом к плечу, молча читают. Основные вехи речной истории отмечены на временной шкале. Энн читает, не вчитываясь. Горячая точка под Йеллоустоном. Нерест лосося, столь важного для индейцев не-персе. Переход Льюиса и Кларка через Скалистые горы. Лошади из Европы. Торговцы пушниной на пароходах. ГЭС, плотины и водохранилища. Сокращение популяции лосося.

От дороги к реке ведет пологая тропинка.

– Не хотите спуститься? – предлагает Энн.

– К воде?

– Можно помочить ноги.

– С удовольствием.

Они медленно спускаются среди зарослей мятлика, достающих им до пояса. Лягушки, громко квакавшие по обе стороны тропинки, притихли, но те, что чуть подальше, футах в десяти, продолжают петь. Сотни смолкнувших голосов прокладывают свою широкую тропу, и по этой тропе тишины идут две женщины, попутно ее создавая.