В Дмитрове раболовецкий караван вольготно разместился на постоялом дворе, да ещё место осталось. Здесь Новгородский тракт переходил в Московское большое кольцо, магистраль Поганой Руси, насыщенную грузоперевозками едва ли менее, чем Водный путь. Везли по нему товары в южные области, недоступные для речного хода. Обратно гнали коней и мулов — крепких, выносливых, работящих как гастарбайтеры. Скованные одной цепью, брели понурые невольники. Ещё не отмеченные клеймом, топали они в работорговый рай, тяжко вздыхая с непривычки. Караваны транспортировали полтавских землекопов и харьковских мастеровых. Дикие казаки гнали на торжище донских девок, крепкозадых, сисястых, с глазами как огонь и косами до земли. Много дают за такую девку и на лицо клейма не кладут, если только не разохотится убегать. А иной хозяин, если из народовольцев или романтиков, так и вовсе не клеймит, живёт, словно с женой. Либералы могут вольную дать и тут же руку и сердце предложат. Сердце девка сожрёт, а руку засушит по старинному рецепту и для разных целей использует. Тут её вяжут по обвинению в колдовстве и выставляют на торги втридорога. Паче чаяния лесным колдунам донская ведьма. Знают: убежать может и убежит, но на родину не вернётся, не примет колдунью родная земля, ибо на Дону сдачи нет — закон таков, согласно которому цветёт в тех краях бизнес с человеческим лицом.

Тянутся колонны невольников по беспредельной Руси, от Орды до Ингерманландии, от Ташкента до Рыбинска. Посредине всех земель стоит Великий Муром. На перекрёстке всех путей образовал он центральный рынок и удивительным образом поднялся с работорговли. Сходятся в нём покупатели на вышколенных холуёв, на искусных поваров, на умельцев, обученных двойной бухгалтерии, на логистиков, репетиторов и литературных негров, на диковинных африканских жиголо и прекрасных узбечек. Оптом берут неквалифицированную рабсилу, годных к работе на ткацких станках детей, неприхотливых малолетних дебилов, коих можно по дешёвке скупить на вырост. В дальних краях дети до шести лет вовсе не нужны, и в полон их не берут. Забивают на месте или бросают на вольные хлеба, ибо долгой дороги не выдержат. Своих рабов на месте плодить можно, дети с шести лет понемногу участвуют в общественно-полезном труде, но до пятнадцати годов больше жрать горазды. С пятнадцати лет они начинают не только кормёжку отрабатывать, к двадцати годам происходит расцвет чёрного пахаря, к тридцати раб достигает пика цены на рынке и до сорока держит марку, а потом либо специалистом становится, либо в расход его. Но лучше рабов гонять с юга, там они здоровее. Солнца больше, радиации меньше, мутаций и вовсе нет.

Всех примет Великий Муром, с головою продаст, купит и ещё раз продаст. На всякого раба отыщется свой покупатель, только китайцев никто не берёт. Никому они даром не нужны, вот и ходят по Руси неприкаянными через все Сибири до самой Албании, где их едят немытые подонки.

На развилке невольничьих трасс знатный работорговец Карп обрёл былую силу. Надулся, расправил плечи, шаг стал каменным. Орлиным, вострым взором он выцеплял хороший, годный товар в веренице чужого улова, примеривался, прикидывал и, наконец, выдал Щавелю соображение:

— Хорошо бы мне здесь остаться. Можно за недорого отличных рабов скупить. Из каждого каравана по две-три головы забирать. Погонщики нам за наличку отдадут и спишут расход на естественную убыль при перегоне.

Сидели наверху, в роскошном двуспальном нумере. С ковром на полу и занавесками на окнах. Командир пригласил Литвина и Карпа на совет. Настало время обсудить, как двигаться дальше, на какие силы рассчитывать и что предпринять.

— Если в Москву сунемся, то людей положим, — Литвин боялся спорить со Щавелем, но куда больше тревожился за своих бойцов.

— Ты приказ князя слышал? — бесстрастно вопросил Щавель. — В части, касающейся железнодорожного хода? Пресекать где только возможно любыми средствами.

— Если за Мкад зайдём, то поставим под угрозу выполнение второй части приказа, — несмело возразил сотник. — Мы обязаны наловить и привести в Новгород работных мужиков хотя бы голов пятьсот. Если у меня останется меньше полусотни, конвой не справится.

— В Муроме наймёшь сколько нужно на условии оплаты по месту прибытия. — Щавель посмотрел на Литвина как на добра молодца. — Что непонятно будет, Карп тебя научит. Отряд в походе теряет силу как стрела в полёте: кто убежит, кто заболеет, кого убьют. Это надо помнить и брать с запасом. Людей всегда не хватает, но мы всегда справляемся.

На скулах Литвина заиграли желваки.

— Я твоих бойцов в мясорубку не кину, — сказал Щавель. — В моём войске потери всегда были меньше, чем у других. Будем смотреть на месте и действовать по обстановке. В конце концов, против мужичья воюем, на нас даже городская стража не сунется. И задача наша — железнодорожный ход пресечь, а не самашки в Москве устраивать. Забазируемся на расстоянии дневного перехода от Мкада. Карпа с обозом здесь оставим, пусть ищет хороших, годных рабов.

— Я займусь своим делом, вы — своим, — прогудел Карп, довольный, что его не потащили в Москву. — Товар гарантирую отборный!

— Охранять их кто будет? — спросил Щавель. — Войска немного, распылять силы я не могу.

— Много не возьмём, у меня больших денег нет, — прогудел Карп. — К вашему возвращению наберу голов пятнадцать-двадцать. Скую кандалами попарно, нога к ноге. Ночью через ошейник на общую цепь. Не разбегутся.

— Под твою ответственность, — сухо сказал Щавель. — Ратников не дам ни одного, не обессудь.

— Раненых можем оставить, — предложил Литвин. — Будут по двору ходить, создадут видимость присутствия власти.

— Всех, кто способен держаться в седле, мы взяли с собой, — холодно ответствовал Щавель. — Это легкораненые, они могут стрелять из ружей. Под Москвой мне понадобятся все.

Щавель помолчал, давя взглядом работорговца и сотника. Они тоже не сказали ни слова.

— Наша задача — выполнять волю светлейшего князя. Его приказ вы знаете. Наводим порядок на земле новгородской, потом идём до Арзамаса и ловим рабов там. Ты ведь, Карп, нынешних невольников в Муроме продашь, а барыш на карман, верно я говорю, не поведешь на реализацию в Великий Новгород?

Под стылым взглядом командира знатный работорговец потупился.

— Бизнес есть бизнес, — прогудел он.

— Делай что должен, Карп, — сказал Щавель с таким снисходительным равнодушием, что караванщик почувствовал себя пристыженным, только не понятно в чём.

Литвин нервно потянул в зубы ус, но ничего не сказал. Охрана возле Москвы не помешала бы. Рабы стоят дорого, а Карп (в этом сотник не сомневался) отберёт из уловов лучших да с караванщиками сторгуется. Десяток рабов уже капитал, кто угодно может позариться.

Щавель проследил движения его души, порадовался смирению сотника, провёл пальцем по развёрнутой на столе карте.

— Завтра выступаем в Ермолино. Там к Великому тракту примыкает Малое кольцо, поэтому наше появление ажиотажа не вызовет. Встаём в Ермолино, от него до Мкада тридцать вёрст. Хватит, чтобы быстро добраться, но и ближе подходить не стоит.