— Приедем, мама, приедем. Может, зимой приедем…

Арсений любил дочку. Оглядываясь в прошлое, он видел всегда перед собой одну и ту же картину. Темная головка, две косички, перевязанные белыми бантиками, белое платьице фонариком, белые туфельки. Маленький белый клубочек с голубыми глазками — и рядом они, папа и мама — Арсений и его жена Рита. Что-то происходило с ними тогда, что-то переливалось в груди, обжигало, и в глазах Риты вспыхивало какое-то мерцание; глаза ее вдруг обещали что-то впереди. И, застигнутый этим мерцанием, он говорил себе: «Может, будет у них все по-другому! Если перечеркнуть то-то и то-то — что именно, он толком не знал. Если позабыть что-то, а что-то вспомнить, что-то простить…» Раз за разом говорил он себе все это, и была рядом дочь Поля, и голос ее отдавался в ушах серебряным звоном.

Годы шли, Поле пять, восемь, двенадцать… И наконец он понял, что дело зашло слишком далеко, что надежды нет…

Арсений вспыхнул, его щеки порозовели при одном воспоминании о том, какой спектакль они с Ритой разыгрывали друг перед другом в те годы. Это называлось у них умением владеть собой. Он послушно выполнял ее поручения. В присутствии людей она смеялась, брала его за руку, как своего, обсуждала с ним новости, интересовалась работой, — она делала вид, что все у них благополучно, все хорошо. А между тем они уже три дня не разговаривали друг с другом.

Игру пришлось прекратить. Стало ясно, что дочь Поля может разгадать их лицемерие. Они расстались окончательно. Кто был во всем этом виноват? Может, случай. Может, никто. Он был на фронте, она заканчивала школу. Все произошло будто в сказке. В потоке писем, направляемых в госпиталь, где он лежал с раздробленной ключицей, было и ее письмо. Округлый ученический почерк, слова участия, обращенные к неизвестному человеку — Арсению почудилось, будто там, в большом городе, есть девушка с ясными глазами, пушистыми косами, с сердцем, полным доброты и нежности… Что только не создаст молодое воображение! Он ответил робко: благодарил, спрашивал про школу, про уроки. Ему хотелось, чтобы девушка не исчезала. И Рита не исчезла. Ах, эта заочная любовь! Оказывается, существует такая. Целую неделю потом Арсений, запахнувшись в халат, выискивал в тесноте госпитальных коридоров уголок, где бы можно было без помех полюбоваться девичьим лицом: Рита прислала ему свою фотографию. Он разглядывал часами эту фотографию (Рита была и в самом деле красива), перечитывал ее письма… Спустя месяц полетел в большой город ответный конверт с его фотографией, исполненной не очень умело заезжим корреспондентом. Вот что делает любовь! Арсений ждал ответа, страдал, мучился, когда не было долго писем. Это было какое-то умопомрачение. Кому расскажешь — не поверят.

Но Арсений горел этой любовью… Он не мог знать, что это была всего лишь жажда любви — потребность человека, участвующего в жестокой битве, лелеять в душе чей-то светлый образ… Эта потребность любить поддерживала Арсения. И когда окончилась война, он приехал к Рите насовсем.

— Стало быть, так и живешь одни? — спросила мать, продолжая разговор.

— Так и живу, мама, — ответил Арсений спокойно. — А что? Сначала нервничал, как-то не укладывалось в голове такое. По Полинке очень скучал. А теперь…

Он отвернулся к столу.

— Привык, стало быть.

— Может, и привык. Годы-то летят.

— Летят, сынок, летят…

Анна Николаевна вздохнула и откинулась на спинку дивана.

— А на работе как?

— Все хорошо, мама. Все в порядке.

— Мудреная у тебя, говорят, работа. Путешествиями, сказывают, заведуешь.

Арсений вскинул голову.

— Путешествиями? Кто сказал?

— Да кто же? Александр.

Арсений рассмеялся.

— Это называется бюро по туризму. Захотелось тебе, к примеру, поехать на Север, посмотреть Соловецкий монастырь. Пожалуйста! В нашем бюро тебе дадут путевку. А что? Хочешь, мама, махнуть в дальние края?

— Куда уж мне махать, — рассмеялась она.

Но Арсений не унимался. «Ах, уж этот Арся, в кого он только уродился. Начнет фантазировать, так не остановишь — такие горы да моря разрисует, долго будешь помнить». Вот и сейчас, начал описывать ей, какие у них есть путевки, все помнит, как ехать надо, где слезать, куда потом пересаживаться — ну все в самом лучшем виде представил. Память у него всегда была хорошая, видно, и в бюро этом нужно уметь головой работать. Только кажется матери, будто он слишком много говорит об этом, смущает ее Арсино занятие. Мог бы и поважнее себе дело найти. Однако не решается она сказать об этом, боится обидеть. Да и где ей, старой, судить, какая работа для сына важнее. Сами, сами пусть разбираются…

Невдомек матери, что Арсений в это мгновение снова перенесся мыслями в прошлое, что перед глазами его уже стоит другая картина. Комната на третьем этаже в хорошем доме. Круглый стол посредине, застеленный махровой скатертью. Жена Рита за столом. Он, Арсений, напротив. Он отбрасывает со лба выбившиеся пряди волос — прическа его взлохмачена. Дочки Поли нет — попросить молчаливой защиты не у кого. Только что Рита проводила дочку гулять. Рита умеет владеть собой, ох как умеет. На лице у нее улыбка, движения спокойны, уравновешенны. Но как только закрылась дверь за дочкой, Риту не узнать. Злость, негодование в ее глазах. Что случилось? Что произошло в те минуты, пока закрывалась дверь? Рита сидит за столом как изваяние. Она сухо цедит сквозь зубы слова. «Мебельная фабрика — не то, не то… Какой ты юрисконсульт, если не можешь поладить с директором. Ты шляпа, — ее требовательные глаза колют его, жгут. — Вот этот… Вот тот», — сыплются на его голову варианты, извлекаемые из опыта удачливых, ловких людей. Он слушает. Он искренне хочет понять. Научиться делать то, что надо…

— У меня есть один приятель, мама, — заговорил снова Арсений после продолжительной паузы. — Объездил всю страну. Где только он не побывал. Нет, не туристом разъезжал во время отпуска. Работал там, жил, — в общем, по-настоящему. Каких людей только не повидал. Начнет рассказывать — заслушаешься. Среднюю Азию объехал, весь Кавказ…

Мать задумчиво поглядела на сына.

— Нравилось ему в чужих краях?

— Где нравилось, а где нет.

— Не остался там жить, домой приехал?

— Да, — ответил Арсений и поглядел на мать, соображая, куда она клонит своими вопросами.

Мать, помолчав, сказала:

— Глупости это. Баловство.

— Почему? — смутился Арсений.

— Мотаться по свету-то? — тихо произнесла она. — А чего здесь умного! Людей посмотрел — ишь какое дело сделал. Себя, может, только потешил, больше ничего.

— Ну уж, мама, ты слишком…

— Ничего не слишком, — перебила она его. — Меня вон с фабрики не отпускали. Сколько заявлений