Но сильнее всего они горевали по Сефу.

Младшего сына убили ножом, пока он спал. Как им сказали, это случилось всего две недели назад и потому их просто не успели известить. Нож потом обнаружили в покоях Малика. Кто-то из ассасинов слышал, что накануне Сеф и Малик крупно поссорились. Имя свидетеля Альтаиру не назвали. По словам этого ассасина, Малик собирался сохранить свое главенствующее положение в братстве и после возвращения Альтаира. Сеф этому противился.

– Похоже, известие о твоем возвращении вызвало разногласия, – открыто злорадствовал Аббас, видя побледневшее лицо Альтаира и слушая тихие рыдания Марии.

Сеф якобы угрожал Малику обо всем рассказать отцу, за что Малик его и убил. Это если верить Аббасу.

Мария сидела, уткнув голову в грудь мужа и подтянув колени к подбородку. Она и сейчас тихо плакала. Альтаир гладил ее по волосам, потом стал качать, пока она не уснула. Отсветы очага плясали на желтой каменной стене. Снаружи доносилось стрекотание сверчков и скрип сапог проходящих караульных.

Сон Марии был недолгим. Она проснулась, как от толчка. Альтаир тоже проснулся. Должно быть, игра пламени убаюкала его. Мария села, кутаясь в одеяло. Ее трясло.

– Любовь моя, что нам теперь делать? – спросила она.

– Малик, – произнес Альтаир.

Он смотрел на стену, однако не видел стены. Кажется, он даже не слышал вопроса жены.

– Я что-то не понимаю.

– Помнишь, я тебе рассказывал? Когда мы были молодыми, Аль-Муалим отправил нас в развалины храма Соломона. Мое поведение принесло ему тогда немало бед.

– Но с тех пор ты многому научился, – сказала Мария. – Родился новый Альтаир, который привел братство к величию.

– К величию? – недоверчиво переспросил Альтаир. – Ты всерьез так думаешь?

– Я говорю не о нынешних днях, любовь моя. Сейчас у тебя тяжелая полоса. Но ты сможешь возродить былое величие братства. Это по силам только тебе, но никак не Аббасу. – Произнеся имя самозваного Наставника, Мария поморщилась. – Ты, Альтаир, а не какой-то их совет. Более тридцати лет ты верно служил братству. Тот Альтаир, что родился после событий в развалинах храма Соломона.

– Малик дорого заплатил за мое высокомерие и нежелание слушать других. Он потерял младшего брата. Лишился левой руки.

– Он простил тебя и с самого дня падения Аль-Муалима верно служил тебе.

– А вдруг это была лишь видимость? – тихо спросил Альтаир, разглядывая собственную тень на стене, такую же мрачную, как его состояние.

– О чем ты говоришь? – встрепенулась Мария.

– Не удивлюсь, если все эти годы у Малика не утихала ненависть ко мне, – сказал Альтаир. – Возможно, он втайне завидовал моему положению Наставника, а Сеф об этом узнал.

– А у меня, возможно, за ночь вырастут крылья, и я буду летать, – невесело усмехнулась Мария. – Неужели ты не видишь, кто на самом деле затаил ненависть к тебе? Вовсе не Малик. Аббас.

– Но ведь нож нашли в постели Малика.

– Нож Малику подбросили, чтобы свалить на него вину. Это сделал Аббас или кто-то из его людей. Не удивлюсь, если тот же Свами. И как насчет ассасина, слышавшего, как ссорились Малик и Сеф? Когда нам назовут его имя? И не окажется ли так, что и он тоже – из свиты Аббаса? Возможно, сын кого-то из членов совета. Я, когда услышала о смерти бедняги Рауфа, засомневалась, от лихорадки ли он умер. Тебе должно быть стыдно, что ты сомневаешься в Малике, когда случившееся наверняка дело рук Аббаса.

– Мне? Стыдно? – Альтаир резко повернулся к жене. Мария отпрянула. – Я должен стыдиться сомнений в искренности Малика? В моей жизни предостаточно примеров того, как дорогие мне люди оборачивались против меня, и их причины были куда ничтожнее, чем у него. Я любил Аббаса как брата и только из сострадания к нему рассказал правду о его отце. Ты знаешь, чем это кончилось. Аль-Муалим заменил мне отца, а затем предал братство. И ты говоришь, я должен стыдиться своих подозрений? Мой величайший недостаток – привычка доверять людям. Особенно тем, кому нельзя доверять.

Словно забыв о постигшем их горе, Альтаир сердито смотрел на жену. Мария даже сощурилась.

– Альтаир, ты должен уничтожить Яблоко, – сказала она. – Оно искажает твой разум. Одно дело, когда человек обладает открытым разумом. И совсем другое, когда разум настолько открыт, что туда могут гадить птицы.

– Я бы не сказал, что Яблоко действует на меня так, – печально улыбнулся Альтаир.

– Может, не так. Но действует.

– Мария, я должен в этом убедиться. Мне нужно знать наверняка.

Альтаир не сомневался, что за ними ведется слежка. Но он был ассасинам и знал крепость лучше, чем кто-либо из ее обитателей. Он без труда выбрался из хижины, вскарабкался по внутренней стене и затаился в тени парапета, пока караульные не прошли мимо. Альтаир прекрасно управлял своим дыханием. Он оставался быстрым и проворным. Он до сих пор мог подниматься по стенам. Но…

Он был уже не молод. Об этом стоило помнить. Да и рана, полученная Альтаиром в лагере Чингисхана, тоже замедляла его продвижение. Было бы глупо переоценивать свои возможности и из-за этого попасть в беду. Неверно рассчитанный прыжок – и он упадет на спину, оказавшись в положении умирающего таракана. То-то обрадуются караульные Аббаса. Нет, такой исход вовсе не улыбался Альтаиру. Немного передохнув, он отправился дальше, двигаясь от западной части крепости на юг. Его путь лежал к южной башне. Стараясь не попадаться на глаза караульным, он достиг башни и спустился вниз. Оттуда Альтаир прошел к крепостной житнице, открыл малозаметную дверцу и спустился в подземелье.

Достигнув конца лестницы, Альтаир прислонился к стене и прислушался. Неподалеку журчала вода в подземных потоках. Крепостная тюрьма была совсем рядом. Камеры использовались так редко, что, если бы не сырость, их превратили бы в склады. Альтаир не сомневался, что Малик – единственный узник.

Крадучись, он пробрался дальше, пока не увидел караульного. Тот сидел, привалившись спиной к боковой стене, и спал, запрокинув голову. Караульный уснул на некотором расстоянии от камер. Отсюда их даже не было видно; поэтому неизвестно, кого или что он охранял. Нерадивость караульного рассердила Альтаира, и в то же время сейчас она была ему только на руку. Миновав спящего, он вскоре понял, почему караульный расположился так далеко.

Причиной было жуткое зловоние. Из трех камер запертой оказалась только средняя. Альтаир подошел к ней. Он пока не знал, чтó увидит по другую сторону решетки, но уже был вынужден зажать нос.

Малик, скрючившись, лежал на охапке соломы, которая уже давно перестала впитывать в себя мочу. Сквозь дыры в рубашке просвечивали ребра. На исхудавшем лице выпирали скулы. Ужасающую картину довершали длинные грязные волосы и такая же длинная борода.

Какие там две недели! По всему было видно: Малик находится здесь больше месяца.