он поощрял своего коллегу из Техаса превратить байку в полноценную историю. Говард написал ему в ответ: «Келли-Знахарь — неплохой персонаж, но, боюсь, я не смог бы отдать должное такой теме, какую вы описываете. Я надеюсь, что вы осуществите свой замысел, написав упомянутую вами историю о негроидном африканском жреце вуду, прикинувшемся рабом с плантации. Что касается того, что я справляюсь с этой темой лучше, чем вы, то это за гранью возможного, независимо от каких-либо знаний из первых рук о прошлом, которыми я мог бы обладать. <…> Я надеюсь, что когда-нибудь вы напишете эту историю; если что-то из моих баек о сосновых лесах и ниггерских преданиях может быть использовано или даст вам какие-то идеи — добро пожаловать» (январь 1931 года). Лавкрафт ответил Говарду: «Не согласен с тем, что вы не смогли бы воздать должное Келли-Знахарю и его пращурам-атлантам в рассказе, — и вы когда-нибудь попробуете это сделать. У меня есть целая книга, полная набросков идей, которые я никогда не смог бы реализовать, даже проживи я тысячу лет» (30 января 1931 года). В книге набросков Лавкрафта действительно есть две записи такого рода, хотя они датируются 1923 годом: «Образованный мулат хочет вытеснить личность белого человека и занять его тело»; «Древний негритянский колдун вуду в хижине на болоте вселяется в белого человека». Идея обмена разумов и смешения личностей будет занимать видное место в нескольких более поздних рассказах Лавкрафта — «За гранью времен» (1936) и «Твари на пороге» (1937).

Крысы-трупоеды

1. Мертвая голова

Cол Уилкинсон, вздрогнув, проснулся и какое-то время лежал в темноте, ощущая, как стекают по лицу и плечам капельки морозного пота. Привидевшийся кошмар все еще стоял у него перед глазами.

Но к дурным сновидениям ему было не привыкать. С младых ногтей они преследовали его. Ужас совсем иного рода сдавил его сердце сейчас — кто-то тихо шагал рядом с ним, вслепую шарил руками… эти звуки, производимые непрошеным гостем, и стали причиной его пробуждения.

Кто это вышагивает по его дому?

Никто. Просто крысы возятся посреди ночи.

Сол сунул дрожащую руку под подушку. Если забыть о крысиной возне, дом его был спокоен и тих. Просто разыгравшаяся фантазия населяла темную комнату чудовищами. И все же — не только она. Дуновение сквозняка подсказывало, что дверь отворена, а Сол прекрасно помнил, что перед отходом ко сну проверил, заперта ли она. Понимал он и то, что в этот час ни один из его братьев не мог заявиться сюда. В жизни их семьи, насквозь пропитанной ненавистью и страхом, никто не стал бы входить в чужую комнату, не оповестив о визите заранее, если собственная шкура была дорога.

Они жили в таком напряжении с тех пор, как старая вражда погубила старшего брата четыре дня тому назад. Джон Уилкинсон был застрелен на улице небольшого провинциального городка Джоэлом Миддлтоном. Совершив убийство, Джоэл подался в бега, укрывшись на лесистых холмах, и теперь наверняка вынашивал против Уилкинсонов еще более зловещие планы, чем прежде. Вытаскивая из-под подушки револьвер, Сол думал о том, что ждет его семью впереди.

Встав с постели, он поежился от полускрипа-полустона пружин. На секунду замер, стараясь не дышать и напряженно вглядываясь во мрак. Брат Ричард спал наверху, там же обосновался и Гаррисон — детектив из города, нанятый Питером в надежде на скорую поимку Джоэла Миддлтона. Сам Питер занимал комнату, располагавшуюся этажом ниже в другой части дома. Если бы кто-то из них закричал, тут же поднялась бы пальба — ведь злодей мог затаиться в любом темном углу.

Сол напомнил себе, что эту битву должен выиграть самостоятельно, сражаться в одиночку. Именно он, кровь от крови рода Уилкинсонов, обязан сразить опасного врага — пусть даже кругом не видно ни зги, а душу сотрясают ненавистные детские страхи. Но как же все-таки нервирует эта бесконечная крысиная возня!..

Украдкой ступая вдоль стены и проклиная даже стук собственного сердца, Сол напрасно силился ослабить напряжение, сковавшее нервы. Серые тусклые квадраты окон чуть подсвечивали расставленную по комнате мебель, но дальние углы все равно оставались «слепыми зонами». Наверняка Джоэл Миддлтон где-то там, скорчился у старого камина, недосягаемый для глаз.

К чему промедление, в таком случае? И почему проклятая крысиная возня будто бы целиком сосредоточена у камина — что привлекает туда этих грызунов? Сол припомнил, что слышал подобное шебуршание в мясной лавке, когда крысы неистовствовали, не в силах допрыгнуть до сочной туши, подвешенной на крюк, вбитый высоко — под самым потолком.

Тенью Сол проскользнул вдоль стены, направляясь к двери. Ежели в комнате чужак, его можно будет обнаружить с той позиции: свет от окна падет в нужный угол. Но чем дальше продвигался Сол, в своих белых ночных одеждах смахивающий на призрак, тем меньше оставалось намеков на чей-нибудь силуэт. Добравшись до двери, Сол затворил ее, дрогнув при мысли о чернильной тьме, царящей сейчас в коридоре.

Ничего не происходило. Слышались лишь дикое биение его сердца, громкое тиканье старых часов на каминной полке и сводящий с ума, играющий на нервах топоток незримых крыс. Сол сцепил зубы. Ужас рос в нем, в голове заезженной пластинкой крутился вопрос: что же серые вредители выискивают в той стороне, откуда несется производимый ими шум?

Наконец он понял, что больше не выдержит этого напряженного выжидания. То, что дверь была приоткрыта, ясно указывало на факт проникновения Миддлтона или кого-то еще (или же чего-то еще?) в спальню. Но если это Миддлтон — для чего, как не для расправы, он сюда проник? И почему, ради всего святого, он до сих пор не напал? Чего ждал?

И вот Сол сорвался. Мрак давил на него, адские крысиные бега били по нервам, как дикарские ладони — по туго натянутой коже барабана. Во что бы то ни стало нужно зажечь свет, пусть даже это будет стоить ему жизни.

Нетвердым шагом он прошел к камину, зашарил по полке в поисках лампы. И тогда — закричал, но крик вышел жалкий, сдавленный, придушенный ужасом, неспособный найти дорогу из жуткой комнаты. Двигая рукой, Сол вдруг почувствовал у себя под пальцами чьи-то волосы — живые, не парик, растущие из человеческой головы!

Недовольный визг воспрянул из темноты у его ног, и острая боль пронзила щиколотку —