В той, далекой ныне от него России, Петр с депутатами, политиками, олигархами и банкирами дел никогда ранее не имел, а потому столь беспринципного ублюдка воочию, а не на экране телевизора, встречал впервые. И теперь он даже слегка восхищался его беспредельной наглостью.

Но еще больше он наслаждался предвкушением, ибо всерьез вознамерился научить сидящего перед ним урода кое-каким правилам примерного поведения. Разумеется, тот ими не проникнется, не может черное в одночасье стать белым, но соблюдать их ему придется. Во всяком случае, по отношению к тверскому князю. Потому Петр и не торопился, оттягивая грядущие сладостные минуты и продолжая суетиться возле темника, словно самого дорогого гостя.

– Медку, медку возьми, – сунул он ему в руку доверху наполненную чашу. – Вареный, правда, но для такого быдла, как ты, и это в кайф. На безрыбье и уксус за бургундское сойдет, как говаривал Христос на кресте, облизывая мокрую губку. Пью за тебя, троглодит, – подмигнул он Кавгадыю, поднимая свой кубок. – Разумеется, от души, то бишь не чокаясь.

– Так о чем ты хотел потолковать со мной, гусляр? – не выдержал тот наконец.

– Ну-у, если кратко, то о жизни.

– О чьей? – нахмурился Кавгадый.

– О твоей, конечно. – Петр плотоядно улыбнулся, глядя на темника. – Мы ж теперь с тобой такие корешки, что ни чешским пивом не разольешь, ни бензопилой не распилишь! Вот я и позаботился о ней, потому как имею на руках тайную бумагу, написанную со слов Азамата, а в ней говорится… Нет, по памяти не смогу. – Он метнулся к одному из своих сундуков, извлек ковчежец со святынями, достал оттуда свиток и принялся вслух зачитывать его.

Едва речь зашла о том, что сотник совершенно случайно, будучи в тот вечер начальником охраны покоев Кончаке-Агафье, самолично видел, как именно Кавгадый передал ей мазь для лица, в которой содержалась отрава, как тот подскочил, расплескав свой мед, и истошно взвизгнул:

– Не было такого!

– Об этом, если мы с тобой не договоримся, сам Узбеку сообщишь, – пожал плечами Петр. – Как ты недавно говорил? Верит тебе хан? Вот и проверим, насколько сильна его вера. Особенно если ему кое о чем напомнить. К примеру, как два твоих родных братца отказались сменить прежнюю веру на мусульманскую.

– Я сам против них выступил!

– Сам, сам, – кивнул Сангре. – Но отчего-то оба ухитрились убежать от тебя. А еще, – он заглянул в грамотку, – как ты детей Искера, сына Тохты, ставшего после смерти отца великим ханом, укрыл в Волжской Булгарии, откуда ты сам родом. Для чего бы?

– И этого не было!

– А Азамат иное пишет. Он и место указал, куда именно отвезли по твоему повелению обоих сыновей бывшего великого хана. В грамотке и описание имеется: близ реки Казанки, в городище убогом, ну и прочие подробности. Он ведь сам их туда отвозил вместе с десятком верных нукеров. Правда, тогда он не знал, чьи это дети.

– А если хан своих людей на место, указанное Азаматом в грамотке, отправит и они увидят, что там никого нет?!

– Так ведь давно отвозили, а сейчас, наверное, там и впрямь никого нет, перекочевали они. Ты ж, темник, мастер следы своим лисьим хвостом заметать.

– Ты все врешь! – прошипел темник. – Не мог Азамат такого наговорить. Да и жив ли сам сотник? – и он впился глазами в Сангре.

– Конечно, – невозмутимо подтвердил тот. – Но чтоб ты не сомневался, я тебе видока привез. Возле юрты дожидается. Позвать?

И он, не дожидаясь согласия, откинув полог, крикнул в темноту:

– Янгалыч, ты где? Иди сюда, дорогой. Слово твое требуется, – и предупредил темника. – О том, что в грамотке написано, он ничего не знает, потому не вздумай проболтаться ему. Лучше, если эти страшные тайны останутся между нами тремя: мной, тобой и Азаматом, верно?

Не менее десяти минут, а может, и больше, Кавгадый выпытывал из вошедшего татарина подробности встречи с сотником, но главным образом выясняя как тот выглядел и пытаясь поймать его на лжи. Наконец отчаялся и махнул рукой, давая понять, что можно отпустить Янгалыча.

– Знал бы ты, каких трудов мне стоило отбить Азамата у разбойников, – поделился Сангре, ударившись в лирику. – Поначалу мы и впрямь не ведали, выживет, нет ли, больно раны страшные. Ну а сейчас ничего. Он и с постели стал вставать перед отъездом. Правда, на палочку опирается, но лекарь заверил, через пару месяцев как горный козлик запрыгает. А насчет того, что не мог – ты зря. Он же, когда догадался, что в мази яд содержался, к тебе пошел, а ты ему сто гривен за молчание посулил. Выходит, знал про отраву, иначе зачем бы столько обещал. Правда, обманул, на деле всего десяток подкинул, вот он на тебя и осерчал. Да и совесть у него взыграла, не захотел убийцу Кончаки покрывать. И вообще, за доказательства можешь не волноваться, чучмек вонючий. Их таки есть у нас, и больше чем надо. А потому, топота степная, повернись ко мне передом, а к Узбеку задом для вящего ханского удобства, и готовь себе клифт для погоста!

– Не мог Азамат такого написать, – упрямо пробубнил нахохлившийся Кавгадый, но чувствовалось, что больше по инерции.

Петр улыбнулся.

– Поначалу и впрямь не хотел, тебя опасаясь, – честно сознался он, припомнив, сколько трудов стоило уговорить сотника на такое рискованное дело, явно попахивающее в случае неудачи смертельным исходом для него самого.

– Летать на костылях непросто, но я тебя научу, – зловеще посулил ему Сангре, устав уговаривать. – Но это для начала, а потом тебе станет совсем интересно. Уланчик, да что мы с ним рассусоливаем, зови наших патологоанатомов.

Вошли Вилкас – как водится, донельзя серьезный, и Локис. Этот, строго выполняя инструкцию командира, улыбался во весь рот.

– Мда, Кинг-Конг жив, – глядя на своего оруженосца, прокомментировал Петр и невольно передернулся, в очередной раз подивившись: отчего невинная улыбка этого литвопитека смотрится так страшно, что любоваться ею дольше нескольких секунд чревато даже для крепкой нервной системы.

– Начнет он с твоего повторного обрезания, – предупредил Сангре, указывая на Локиса. – Ржавой ножовкой.

– Я обрезанный! – взвизгнул Азамат.

– Неужели? А мне сердце вещует, что операцию сделали неправильно и публика просит повторить. На бис. Но уже не обрезание, а отрезание. И кесарево сечение заодно. А потом тебя… – Сангре еще несколько минут живописал предстоящие сотнику муки, после чего бодро подытожил: – И в твою родную Орду тебя повезут обложенного льдом в качестве скоропортящегося продукта.

– Но меня Кавгадый убьет. И не просто убьет.

Он…

– Да не боись. Кому суждено быть задушенным крепкой тверской верёвкой, тому никогда не переломят хребет ханские нукеры, – ухмыльнулся Сангре.

– Как… задушен веревкой?! – оторопел тот.

– А у нас другого выхода нет, – пояснил Петр. – Хотя… – он задумчиво повернулся к Улану. – Слушай, а ведь так и впрямь проще. Положим на постель любого другого, и все. Из видоков-то, которые грамотку подтверждать станут, его ж ни один раньше в лицо не видел. Почем им знать, сотник перед ними лежит или нет, Азамат он или Хазбулат удалой.