Узаемон переводит, как ему кажется, довольно точно, пока не добирается до «пустышки» и «фривольности»: Гото и Арашияма виноватым выражением лиц показывают, что ничем не могут помочь. Публика очень сурово смотрит на него. Еле слышно Якоб де Зут говорит: «Детская игрушка». Эта замена позволяет истории о Франклине обрести завершенность, и собравшиеся ученые согласно кивают.

— Если бы человек заснул двести лет тому назад, — размышляет Маринус, — и проснулся этим утром, он бы обнаружил, что мир, по сути своей, не изменился. Корабли по-прежнему деревянные, чума по-прежнему несокрушима. Никто не может путешествовать быстрее скорости лошади; никто не может убить другого человека, находясь вне пределов видимости. Но если тот самый человек заснет сегодня и проспит сотню лет, или восемьдесят, или шестьдесят, проснувшись, он не узнает нашу планету из‑за трансформации ее наукой.

Гото решает, что «несокрушима» — это «смертельна», и ему приходится потрудиться над переводом последнего предложения.

Маринус тем временем смотрит куда‑то повыше голов ученых.

Иошида Хаято откашливается, показывая тем самым, что у него есть вопрос.

Оцуки Мондзуро смотрит на ушедшего в себя Маринуса и кивком разрешает спросить.

Иошида пишет на голландском быстрее и лучше многих переводчиков, но географ опасается совершить ошибку при таком количестве публики, поэтому обращается к Гото Шинпачи на японском языке:

— Пожалуйста, спросите доктора Маринуса: если наука на грани обретения интеллекта, что тогда будет ее главным желанием? Или сформулируйте этот вопрос иначе: мир, который увидит проснувшийся в 1899 году, будет, по мнению доктора, ближе к раю или аду?

Гото с японского на голландский переводит медленнее, но Маринус доволен вопросом. Он раскачивается вперед-назад.

— Мне не узнать, пока не увижу все сам, господин Иошида.

Двадцать шестой день одиннадцатого месяца

«Пусть это буду не я, — просит Орито, — пусть это буду не я». С Богини сняты одежды перед Провозглашением Дара: ее оголенные груди раздулись от молока, а ее живот, на котором нет пупка, набух от зародыша женского пола, такого плодовитого, согласно настоятельнице Изу, что внутри этого зародыша есть меньший зародыш женского пола, который носит в себе еще меньший по размерам зародыш… и так далее, до бесконечности. Настоятельница наблюдает за девятью сестрами, способными принять Дар, во время сутры Получения. Десять дней Орито играла роль послушной сестры в надежде получить доступ к выходу за внутренние ворота и попытаться незаметно перебраться через стены, но ее надежды не сбылись. Она страшилась этого дня с того самого момента, как увидела беременный живот Яиои и поняла, что он означает, и этот день наступил. Слухи о выборе Богини множатся. Орито очень тяжело их слышать. «Одной из двух должна быть самая новая сестра, — заявила Умегае с нескрываемым удовольствием. — Богиня захочет, чтобы сестра Орито побыстрее почувствовала себя здесь как дома». Слепая Минори, восемнадцать лет жизни которой прошли в Доме, говорит, что самые новые сестры получают Дар не позднее четвертого месяца, но не всегда на второй. Яиои поделилась мыслью, что Богиня может дать Кагеро и Минори — ни одна из них не смогла зачать Дар в прошлый месяц, хотя Богиня и выбрала их — еще один шанс, но Орито подозревает, слова Яиои — попытка уменьшить ее страхи, и правды в них нет.

В Молитвенном зале воцаряется тишина. Сутра закончена.

«Пусть это буду не я. — Ожидание невыносимо. — Пусть это буду не я».

Настоятельница Изу бьет в трубчатый гонг. Звон поднимается и уходит волнами.

Сестры прижимаются лбами к татами в знак послушания.

«Словно преступницы, — думает Орито, — в ожидании меча палача».

Шуршат церемониальные одежды настоятельницы.

— Сестры горы Ширануи…

Девять женщин продолжают прижиматься головами к полу.

— Богиня указала учителю Генму, что в одиннадцатый месяц…

Упавшая сосулька разбивается во дворе Дома, и Орито подпрыгивает.

— …в одиннадцатый месяц одиннадцатого года эпохи Кэнсей…

«Я тут чужая, — думает Орито. — Я тут чужая».

— …две сестры, которых одарят в ее честь, Кагеро и Хашихиме.

Орито с трудом сдерживает радостный вскрик, но сердце продолжает громко стучать.

«Не хочешь поблагодарить меня, — спрашивает Богиня, — за то, что пропустила тебя в этом месяце?»

«Я не слышу тебя, — Орито сжимает зубы. — Деревяшка».

«В следующем месяце, — Богиня смеется, как мачеха Орито. — Обещаю».

В канун Одаривания в Доме сестер царит праздничное настроение. В течение нескольких минут Кагеро и Хашихиме осыпают поздравлениями в Длинном зале. Орито поражена тем, что зависть других женщин искренняя. Разговор переходит на одежду, ароматы и масла, которыми воспользуются Выбранные Богиней на встрече с Дарителями. Пельмени с рисом и бобы азуки, подслащенные медом, прибывают на завтрак, саке и табак присланы из запасов настоятеля Эномото. Кельи Кагеро и Хашихиме украшены бумажными гирляндами. Орито мутит от этого празднования принуждаемой беременности, и она радуется, когда восходит солнце и настоятельница Изу поручает ей и Савараби собрать, вытащить во двор и выбить постели. Набитые соломой матрасы набрасываются на перекладину, и на них обрушиваются быстрые удары бамбуковой выбивалки. Савараби — крепко сбитая крестьянская дочь с плато Киришима, и докторская дочь очень скоро начинает выдыхаться. Савараби это замечает и, по доброте своей, предлагает немного передохнуть, усевшись на горе матрасов. «Надеюсь, ты не слишком разочарована тем, что Богиня не выбрала тебя, самая новая сестра».

Орито, все еще восстанавливая дыхание, качает головой.

На другой стороне двора Асагао и Хотару кормят крошками белку.

Савараби хорошо читает мысли других.

— Не бойся принятия Дара. Ты сама можешь видеть, как довольны своими привилегиями Яиои и Югури: больше еды, лучше постель, уголь… а теперь при них ученая акушерка! Их балуют как принцесс. Монахи добрее, чем мужья, гораздо чище, чем посетители борделей, и нет никакой свекрови, которая кричала бы и ругалась за родившуюся дочь или стала бы завидовать появлению продолжателя рода.

Орито притворяется, что согласна: «Да, сестра. Я вижу».

Оттаявший снег падает со старой сосны с гулким шумом.

«Хватит врать. — Жирная Крыса наблюдает из‑под деревянного настила. — И перестань сопротивляться».

— Действительно, сестра… — Савараби медлит. — В сравнении с тем, как страдают уродливые девушки…

«Богиня, — говорит Жирная Крыса, поднимаясь на задних лапках, — твоя нежная, любящая мать».

— …там внизу, — продолжает Савараби, — это место — дворец.