— Так, выходит, вы не слышали, — говорит переводчик Арашияма, — о счастливом для нее исходе? Финансы доктора оказались в крайне плачевном состоянии, даже начались разговоры о том, что вдова потеряет дом. Когда Владыка-настоятель Эномото узнал о нищете семьи, он не только заплатил долги до самого последнего сена, но даже нашел место для дочери в монастыре на горе Ширануи.

— Почему же это «счастливый исход»? — Узаемон уже сожалеет, что открыл рот.

— Полная чашка риса каждый день, — говорит Озоно, коренастый химик, — за разучивание нескольких сутр? Для женщины с изъяном, который ставит крест на замужестве, это, конечно же, счастье! О-о, я знаю, отец поддерживал ее игры в ученого, но надо посочувствовать и вдове. Разве должно дочери самурая возиться с роженицами и общаться с потными голландцами?

Узаемон приказывает себе молчать.

— В Исхая, — говорит Банда, инженер земляных работ из болотистой местности Сендай, — я слышал странные слухи о храме настоятеля Эномото.

— Если вы не хотите, — Авацу дружески предупреждает Банду, — оказаться в неудобном положении, обвиняя в чем‑либо близкого друга Мацудаиры Саданобу и старшего академика Ширандо, тогда вам лучше не обращать внимания на слухи о храме владыки Эномото. Монахи живут там, как и положено монахам, а монахини — монахиням.

Узаемон и хочет, чтобы Банда поделился этими слухами, и не хочет.

— Где настоятель Эномото сегодня, кто знает? — спрашивает Янаока.

— В Мияко, — отвечает Авацу, — разбирается с каком‑то сложным клерикальным вопросом.

— На суде в Кашиме, — говорит Арашияма. — Я слышал, участвует в каком‑то процессе.

— Мне говорили, что он поехал на остров Изу, — выдвигает свою версию Озоно, — чтобы встретиться с корейскими торговцами.

Дверь сдвигается в сторону: приветственный шум прокатывается по залу.

Доктор Маринус и Сугита Генпаку, один из самых известных специалистов по голландским наукам, стоят в дверях. Хромой Маринус опирается на трость; пожилой Сугита опирается на слугу. Пара весело толкается, уступая очередь другой стороне. Они затевают игру камень- ножницы — бумага. Маринус выигрывает, но использует свою победу, чтобы Сугита вошел первым.

— Вы посмотрите, — подает голос Янаока, вытягивая шею, — на волосы этого иностранца!

Огава Узаемон видит, как Якоб де Зут стукается головой о низкую притолоку дверного проема.

— Всего тридцать лет тому назад, — рассказывает Сугита Генпаку, сидя на низкой скамеечке лектора, — голландские науки во всей Японии изучали только трое, и состояли эти науки из одной книги. Самый старый из них — перед вами, а компанию мне составляли доктор Накагава Джунен и мой дорогой друг, доктор Маено, среди недавних открытий которого, конечно же, есть эликсир бессмертия, поскольку он совсем не изменился с того времени.

Пальцы Сугиты накручивают кольца седой бороды.

Доктор Маено отрицательно качает головой: смущенный и польщенный сказанным.

— Книга, — продолжает Сугита, наклонив голову, — называлась «Анатомические таблицы» Кулмуса[61], отпечатанная в Голландии. Ее я увидел в самый первый визит в Нагасаки. Возжелал всем своим существом, но заплатить запрашиваемую цену мог бы с тем же успехом, с каким доплыл бы до Луны. Мой клан купил ее для меня и, совершив это, определил мою судьбу. — Сугита замолкает и с профессиональным интересом слушает, как переводчик Шизуки передает его слова Маринусу и де Зуту.

Узаемон не появлялся на Дэдзиме после отплытия «Шенандоа» и сейчас избегает взгляда де Зута. Его чувство вины за происшедшее с Орито каким‑то боком связано с голландцем, но понять, каким именно, Узаемон никак не может.

— Мы с Маено привезли «Анатомические таблицы» в Эдо на площадь казней, — продолжает Сугита, — где нашли заключенную по прозвищу Чай Старой Матери, которую приговорили к часовому удушению за отравление мужа. — Шизуки запинается на слове «удушение» и показывает действо жестами. — Мы заключили сделку. В обмен на безболезненное отсечение головы она дала нам разрешение провести первое во всей истории Японии медицинское вскрытие тела и подписала клятву, что ее дух не будет преследовать нас, чтобы отомстить. При сравнивании внутренних органов этой дамы с иллюстрациями в книге мы обнаружили, к нашему глубокому удивлению, что китайские источники, доминировавшие в нашем обучении, крайне неточны. Мы не нашли ни «ушей легких», ни «семи долей почек», и кишки заметно отличались от описаний мудрецов древности…

Сугита ждет, пока Шизуки переводит сказанное.

«Де Зут сильно похудел, — думает Узаемон, — в сравнении с осенью».

— При этом моя книга «Анатомические таблицы» совпадала с телом так точно, что доктора Маено, Накагава и я пришли к единому выводу: европейская медицина превосходит китайскую. Сейчас, когда голландские медицинские школы есть в каждом городе, подобное утверждение самоочевидно. Тридцать лет же тому назад такое мнение тянуло на отцеубийство. И все же, используя лишь несколько сотен голландских слов, которые мы знали, мы сумели перевести «Анатомические таблицы» на японский язык. Некоторые из вас слышали о нашей «Каитаи Шиншо»?

Слушатели наслаждаются тем, что прекрасно понимают, о чем речь.

— Задача перед нами стояла сложнейшая, — Сугита Генпаку разглаживает кучковатые седые брови. — Час за часом уходили на поиски одного слова, при этом часто обнаруживалось, что не существует японского эквивалента. Мы создали слова, которые наша цивилизация будет использовать, — все‑таки тщеславие старику не чуждо, — всю оставшуюся вечность. Вот, например, я придумал слово «шинкей» для голландского «нерв» за обедом с устрицами. Мы являли собой наглядный пример поговорки: «Одной собаке, которая лает на пустоту, ответят тысячи собак, лающих на ее лай…»

Во время последнего перерыва Узаемон прячется в еще — не — совсем — зимнем саду, чтобы избежать возможной встречи с де Зутом. Дикий неземной вой, доносящийся из зала, сопровождается громовым смехом: директор Оцуки демонстрирует волынку, купленную им ранее в этом году у Ари Грота. Узаемон сидит под гигантской магнолией. Небо затянуто облаками, и мыслями молодой человек переносится на полтора года в прошлое, в день, когда он в разговоре с отцом заикнулся о том, что хотел бы видеть своей женой Аибагаву Орито. «Доктор Аибагава — известный ученый, но его долги, как мне сообщили, известны еще больше. Хуже того, а вдруг обожженное лицо его дочери передастся моим внукам? Ответ один — нет. Если ты и его дочь уже как‑то выразили свои чувства, — отец морщится, словно почувствовал дурной запах, — откажись от своих слов безотлагательно». Узаемон просил отца, по крайней мере, подумать о возможной свадьбе чуть дольше, но старший Огава в тот же день написал суровое письмо отцу Орито. Слуга вернулся с короткой запиской от доктора, в которой тот извинился за неудобства, доставленные дочерью: ей слишком многое дозволялось, и заверил старшего Огаву, что вопрос закрыт. Самые печальные дни закончились для Узаемона получением тайного письма от Орито — наиболее короткого из их переписки. «Я никогда не заставлю твоего отца сожалеть о том, — заканчивалось оно, — что он усыновил тебя…»