Вэл попытался улыбнуться – в палате от её лица стало светлее. И она улыбнулась, заговорила:

– Здравствуйте! Как вы?

Хотел ответить, но рот не слушался – столько сил, чтоб произносить слова, ещё не накопилось.

– Ему нельзя, – объяснил голос Бориса Львовича. – Говорите вы. И постарайтесь быть лаконичной. Гаишник названивает по три раза на дню – рвётся допросить. Завтра, край послезавтра утром я буду вынужден его впустить.

– Да-да, – девушка готова была заплакать, – я постараюсь. Я… – Она снова всмотрелась в лицо Вэла, точно не доверяя, что он слышит. – Дело в том, что я… это я вас сбила. Из-за меня вы вот так… Я… – Она выхватила откуда-то бумажный платок и стала промокать им глаза. – Простите меня, простите, пожалуйста…

Камни падали, падали на голову. А там, под черепом, лежал отбитый, накачанный лекарствами мозг. Вэл не мог морщиться, лишь дрожал скулами и часто моргал.

Воспринимать сказанное было и больно, и трудно. Он старался заглушить боль, любуясь красотой говорившей, наблюдал, как быстро шевелятся её губы, приоткрывая белые, как подушечки «Орбит», зубы… Вспомнилось или придумалось: «Красота врачует». Действительно врачевала.

Но слова-камни нужно было принимать – они касались его, объясняли, что с ним случилось, почему он здесь.

– Я уже наказана, Владимир, поверьте. Я так мучаюсь… Мы – я, папа – мы готовы на всё. Лучшие препараты, все условия, отдельная палата… Только, пожалуйста… Мне стыдно… – Красивая промакивала глаза, они блестели всё ярче. – Только, Владимир, пожалуйста, не пишите заявление. Я не перенесу суд, остальное. И мама… И для папы это будет удар, понимаете… Я отравлюсь тогда на первом же допросе… Пожалейте нас…

Она замолчала. Всхлипывая, смотрела на него. Ждала. Ухоженная и покорная. Это всегда трогает, когда такие девушки становятся покорными… И Вэл кивнул; тут же сморщился от рези в голове. Понял, что кивнул слишком сильно. Когда резь стала слабеть, выдавил:

– Да.

На её лице появилось удивление. Подержалось и сменилось благодарностью. Она погладила его правую, здоровую руку.

– Спасибо. Спасибо огромное. Мы вас не оставим… Спасибо…

А на другой день с ним разговаривал инспектор по дознанию из ГИБДД. Правда, разговора не получилось – инспектору пришлось рассказывать, как всё произошло.

Вэл шёл по тротуару, а красивая, которую звали Ольга, не справилась с управлением и вылетела с проезжей части. На безлюдной утренней улице на сотни метров был один только он, Владимир Собольцов, и такое вот совпадение – машина нашла именно его.

– Должно было банальное дэтэпэ случиться, а вот как вышло. – Инспектор вздохнул. – М-да… И вы действительно ничего не помните?

– Нет.

– М-да-а… – Вздох протяжней и горше. – Конечно, удар, сотрясение. Месяц комы…

– Седации, – поправил голос не видимого Вэлом врача.

– Ну да, ну да… Прискорбно, конечно… И Ольгу Константиновну жаль – совсем молодая девушка, и с таким клеймом оказаться может… Но ведь у вас, Владимир Викторович, гм, в организме обнаружили… – Инспектор замялся наверняка специально, пристально смотрел на Вэла. – Гм, наркотические средства обнаружили.

Вэл выдержал его взгляд. Да, выдули они тогда немало, но это вряд ли относится к делу – сам инспектор говорит, что он шёл по тротуару. Не скакал ведь по белой разделительной полосе…

– Нет, я всё понимаю, – продолжил инспектор мягко и каким-то оправдывающимся тоном. – Я понимаю: музыкант, неформальная жизнь. Но и вы поймите: реакция замедляется, сознание, гм, изменяется. Были бы в форме, могли бы отскочить… Нет, я не оправдываю, просто должен предупредить, что в случае открытия дела очень много чего завертится, расхлёбывать придётся долго. По мне, так лучше без этого. Договориться… Составим протокол, что вырвало шаровую опору. А? В том месте как раз такие колеи… куда дорожники смотрят… Обстоятельства непреодолимой силы… Они… ну, Ольга Константиновна… готовы компенсировать. Я бы на вашем месте договорился. – Подождал. – А? Владимир Викторович?

И Вэл снова сказал:

– Да.

Спустя время, перебирая в голове эти разговоры с Ольгой и инспектором фразу за фразой, оценивая своё согласие не писать заяву, Вэл каждый раз приходил к одному выводу: ни она со своим богатым отцом, ни этот старлей-инспектор не были гадами, не разводили его. Может, инспектор предлагал «договориться» бескорыстно. Зачем, типа, действительно портить жизнь девчонке? Зачем вся эта возня со сбором материалов, доказательств? Суд, адвокаты, прокурор, её попытки выгородиться, его, Вэла, усилия если не посадить её реально, то уж точно впаять условку. Ведь не будет же он на заседаниях говорить: ничего не помню, ничего не знаю, упал-очнулся-гипс… Зачем тогда в суд пришёл?.. Ну, там адвокаты должны включиться, но их ещё нанять надо, платить им… Наверняка придётся врать, что траву один пыхал, сам собрал, насушил, никого не угощал… Тьфу…

В общем, дело не завели, чем там отделалась Ольга, он не знал, да и не хотел знать. Насчёт помощи не обманула: из реанимации перевели в отдельную палату, лекарства ему поступали такие, каких в государственных больницах не видывали, медсёстры были добрыми. Сама Ольга приходила раза по три-четыре в неделю, приносила фрукты, разную вкуснятину из магазина «Гипербола» для состоятельных слоёв.

Первое время она разговаривала с Вэлом с неизменной жалостливой нотой, вела себя как виноватая, но потом стала смелее, шутила, делилась впечатлениями о его песнях, которые нашла на музыкальных сайтах. Многие хвалила и смотрела на него восторженно. Глаза поблёскивали, и ему даже стало казаться, что она в него влюбилась.

«А что, – думал, оставаясь один, лёжа на измученной, зудевшей несмотря на все процедуры, крема и порошки, спине, глядя на подвешенную, медленно сраставшуюся руку, – было б неплохо. Красивая, небедная, стопудово со своей квартирой. Пора выбираться из андеграунда. Бобом Диланом я уже не стану».

Куда чаще Ольги – каждый день, а то и по два раза – у него бывала другая, та, которую смутно узнавал, всплывая на мгновения из пустоты.

Вторую звали Ирина, красотой она не цепляла, но была заботлива и одновременно тиха. Не лепетала, не тараторила. Сидела на стульчике в углу палаты молча, если Вэл в ней не нуждался. Когда просил, рассказывала городские новости, какая погода, читала электронные книги, посты в «Фейсбуке».

Постепенно он вспоминал её все лучше, подробнее. Не потому, что возвращалась память, – многие часы, а по сути, сутки за сутками, проводимые в бездействии, однообразно, заставляли мысленно уходить в прошлое, просеивать его через мелкое сито. Любая мелочь могла стать алмазиком, пустяк – событием, кем-то когда-то рассказанный анекдот, над которым тогда даже не улыбнулся, теперь веселил так, что Вэл стонал от приступов смеха.

Ирина… Только сейчас, здесь она выделилась из сотен людей, которых он периодически видел, встречал в той, до аварии, жизни. Она приходила почти на все их сейшены. Не лезла, как большинство девок, после выступлений с предложениями потусить или глупыми вопросами типа: «А что ты в этом куплете имел в виду?» Громко не хлопала и не визжала в финале очередной песни. Сидела, слушала, смотрела на него. Смотрела не влюблённо, а слегка грустно, что ли, или умно, или просто задумчиво. Вэл, как ему казалось, и не обращал внимания на этот нейтральный, не подпитывающий энергией взгляд. А вот теперь оказалось, что помнил. Может, он вообще всё помнит, каждый день поминутно, – нужно только остаться надолго одному, не двигаться, и его прожитые двадцать девять лет развернутся огромным подробным полотном…