— И кроме того, какому дураку взбредет в голову разводить огонь в такую жару? — размышляет вслух Ампаро.

— Ну допустим, костер разожгли, чтобы приготовить еду или чтобы отпугнуть зверей, — говорит Хинес.

— Ты всему готов найти объяснение, — бросает Мария.

— Я просто хотел сказать, что там может кто-то быть, человеческие существа, то есть люди…

— Мне известно, кто такие люди, как ни странно, еще не позабыла.

Дорога начинает едва заметно снова подниматься вверх, и трем путникам приходится снова поднажать, чтобы не потерять скорость. Подъем растягивается на триста или четыреста метров и, судя по всему, должен закончиться у первых же домов поселка, хотя Хинес и Ампаро знают, что на самом деле подъем будет продолжаться и дальше, просто отсюда этого не разглядеть, и закончится на самой высокой точке всей этой дороги.

Восприятие как дороги, так и расстояний сильно меняется, когда приходится одолевать их метр за метром, давя на педали, но Хинес много раз проезжал по этому маршруту в молодые годы, живя в Вильяльяне, да и Ампаро тоже — хотя в последнее время и предпочитает скоростное шоссе — прекрасно его знает.

Солнце осталось у них за спиной. Уродливый гибрид человека с велосипедом бросает свою тень примерно на метр дальше переднего колеса, и тень эта похожа сейчас на стрелу, властно указывающую направление пути. Но по-прежнему жарко, кажется даже, что стало еще жарче, хотя, возможно, тут играют роль дополнительные усилия, каких требует подъем в гору, да еще солнце бьет в спину под прямым углом.

Спустя несколько минут велосипедисты, уже почти теряя дыхание, добираются до верхней точки подъема. Поселок встречает их транспарантом-растяжкой с перечислением всех праздников, посвященных святым покровителям этих мест.

— Глядите-ка, у них тут, оказывается, был праздник, — говорит Ампаро, изучив указанные на растяжке даты.

Отсюда дорога ровной лентой бежит между домами, потом выписывает ленивый поворот направо. На короткое время путники теряют из виду полосу дыма — ее скрывают дома и другие постройки. Но поселок совсем невелик — стометровой асфальтовой дуги вполне хватает, чтобы очертить его границу с этого края. И тем не менее сразу заметны признаки того, что здесь проходили большие торжества: по обе стороны припарковано множество машин, открыты три бара, в которых сейчас царят все те же беспорядок и опустошение, что уже хорошо знакомы велосипедистам: отодвинутые от столов стулья, бутылки и бокалы с выдохшимися напитками, пачки сигарет, а также лихая беспечность — сейчас она производит трагическое впечатление, — с какой уставлены в ряд мотоциклы. Через дорогу тянутся праздничные флажки, их мягко колышут легкие порывы ветра — а вокруг царит зловещая, жуткая тишина.

Дорога заканчивает поворот — и дома тотчас исчезают. На прощание поселок выставляет самое большое из своих зданий — что-то вроде гостиницы с обширной парковочной площадкой. Как это ни странно, гостиница наглухо заперта, а на площадке нет ни одной машины.

Вновь показалась полоса дыма. Источник его находится не в поселке, а где-то за каменистым холмом, поросшим кустарником, — дорога после короткого прямого пробега вознамерилась обогнуть этот холм, только на сей раз повернув уже в другую сторону — налево. Шоссе продолжает идти ровно, может, чуть-чуть под наклоном, что помогает набрать скорость. Но все трое работают ногами слабее, чем раньше, постепенно, сами того не замечая, они снижают темп движения.

— Надо быть осторожнее… Никто… никто не знает, что там происходит, — говорит Хинес.

Они еще снижают скорость, даже позволяют себе время от времени снимать ноги с педалей. Холм тем временем медленно уплывает в сторону, и наконец перед ними открывается картина, которая, разом покончив с томительной неизвестностью, сама по себе приносит путникам великое разочарование. Как и запомнилось Хинесу и Ампаро по прежним поездкам, шоссе снова довольно круто идет вверх, отдельные его куски из-за перепада уровней теряются из виду, а потом оно тянется дальше, пока не достигает вершины подъема — небольших гор, которые прежде были скрыты от взгляда. Половина земли, расстилающейся вокруг, почернела от огня. Это и на самом деле был пожар.

— Тут случился пожар!

— Я сразу сказала, что скорее всего тут был пожар.

— И сгорело все… все, что слева от дороги… все уничтожено.

— Все было покрыто кустарником… тут… и не росло никаких деревьев, это же ясно, достаточно взглянуть на другую сторону. Если и попадается, то какое-нибудь одно чахлое деревце… Как изменился пейзаж!

— Огонь… огня уже нет, он добрался как раз досюда, а теперь только дым еще идет, но… совсем недавно здесь бушевало пламя.

— Да вон… посмотрите… кое-где еще горит… правда, слабо.

— Пожар остановила река… Он просто не мог дальше распространиться: с одной стороны горы, с другой — шоссе… как заградительная полоса. Вот огонь дошел до реки — и все.

— Значит, он шел сверху, двигался сюда, сжигая все на своем пути.

— Понятное дело… Наверно, тут долго горело… Я хочу сказать, не исключено, что пожар начался в тот самый миг… когда отключилось электричество.

— Или раньше. Или позже. Летом пожары не такая уж и редкость.

— Насколько можно судить, тут и раньше не обходилось без пожаров. Этот пейзаж… эти холмы, вы только посмотрите: все заросло кустарником… а должны бы расти деревья, как в тех горах, выше…

Дорога снова едва заметно полезла вверх, и велосипедистам опять приходится туго. Разговоры прекратились. В величественной тишине застывшего пейзажа, где нет даже эха, слышно лишь натужное дыхание трех человек да тихое поскрипывание велосипедов, на которые взвалили нелегкую работу.

Пейзаж безотраден — в его двуликости есть что-то ирреальное: с одной стороны черная выжженная земля, с другой — мрачная и убогая зелень. Дорога, словно проведенная по линейке прямая, с геометрической четкостью разделяет две эти части.

Жарко, и кажется, будто легкий ветерок доносит до людей не только запах выгоревшей травы, но и огненное дыхание почерневшего, еще дымящегося жнивья. Но потом, хоть и медленно, пейзаж начинает меняться: то, что было полосой дыма с последними вялыми языками пламени у основания, сменяется стелющимися понизу клочьями — словно земля выдыхает туман. Но потом и эти картины исчезают. Через несколько минут по левую руку остается только однообразная и бесконечная полоса обугленной, но уже холодной и мертвой земли.

По-прежнему не произнося ни слова, подгоняемые желанием как можно быстрее выбраться из этой оголенной местности, трое путников минуют еще один спуск и еще один подъем, затем все снова повторяется, потом дорога слегка изгибается вправо и по прямой тянется вверх, взбирается на холм, маня очередным спуском, который приведет их в скором времени к городу, к совсем другим полям и лугам, к другому пейзажу, где ни одна из сторон уже не будет опалена огнем.

Справа впереди возникает указатель, на каких обычно пишут название реки или водоема. До указателя еще далеко, и невозможно разобрать, что на нем написано, но путники не отрывают от него глаз в надежде прочесть там имя столь желанного горного перевала. Их внимание настолько поглощено небольшим прямоугольником бежевого цвета, что ни один из троих не замечает, что, по мере того как они поднимаются выше и выше, слева от них, за линией холмов, вырастает нечто странное. Это нечто никак невозможно принять за скалу, и тем не менее путники не обращают внимания на непонятный объект из-за его темного цвета, который сливается с лежащей вокруг обожженной землей.