Но ни Хинес, ни Мария неспособны сейчас даже пальцем пошевелить. Они не могут даже закричать: лишь у Марии из горла с трудом вырывается резкий стон — острый звук, вызванный неожиданностью и паникой. Потом они оба точно каменеют, не в силах броситься на помощь несчастной жертве, не в силах бежать прочь, не в силах отвести широко распахнутые глаза от точек притяжения — головы тигра и тела Ампаро, которое хищник тащит так, будто это кукла, кукла со спущенными брюками и с белыми бедрами, на фоне которых резко выделяется темный треугольник; не в силах отвести глаз от женской головы на немыслимо, неестественно вывернутой шее, головы, неотделимой от звериной пасти, головы, похожей на тряпичную, где кто-то нарисовал человеческие черты и большие неподвижные глаза.

А между тем тигр со своей жертвой медленно удаляется. Зверь чувствует себя все увереннее, его движения обретают плавность, он даже позволяет себе вдруг оглянуться назад, и, когда поворачивает голову, тело Ампаро, все ее шестьдесят килограммов, с жуткой легкостью мотается туда-сюда. И, наконец добравшись до первых деревьев, тигр с оскорбительной неспешностью делает поворот и теряется из виду за стволами деревьев и кустарником.

— Быстрее… надо уносить отсюда ноги, — говорит Хинес, не двигаясь с места, изменившимся голосом, почти шепотом. — Мы ничего не можем… мы ничего не могли сделать. Поехали скорее, вдруг он здесь не один…

Хинес ставит ногу на педаль и мягко трогает. Мария повторяет его движение. Потом она смотрит направо и налево, потом несколько раз оглядывается, сильнее давя на педали, и быстро набирает скорость. В ее глазах, в ее тревожном взгляде, в выражении лица не осталось уже ничего, кроме испуга, ужаса и мучительного желания убраться отсюда подобру-поздорову как можно быстрее и как можно дальше.

Мария и Хинес лежат в постели. Кровать квадратная, то есть широкая и удобная, из тех, что позволяют каждому супругу спать на своей территории, не прибегая к столь радикальной мере, как два отдельных спальных места. В паре метров от изножья — серый сверкающий прямоугольник плазменного экрана. Комната просторная, ее отличает роскошная строгость, не допускающая лишних деталей, свойственная жилищам, в оформление которых была сразу вбухана куча денег. Потолок уютно снижается к изголовью кровати. Входная дверь отсутствует: в конце комнаты сразу начинается лестница, ведущая на нижний этаж. Абсолютно все здесь — ковры на полу, дерево, скошенный, как это часто бывает в мансардах, потолок, большое окно, через которое можно любоваться закатом, — помогает создать ощущение теплого уюта, звуковой изоляции и уединенности.

Сейчас окно распахнуто настежь. Его открыл Хинес в надежде, что в спальню прорвется снаружи хоть немного свежего воздуха, потому как в доме — при всех его удобствах — невозможно находиться, если не работает кондиционер. А еще Хинес открыл окно, чтобы стало чуть посветлее, поскольку ни он, ни Мария, в спешке осмотрев весь дом, не нашли ничего, чем можно было бы осветить комнату, даже ни одной свечи. На первом этаже царит полный мрак, так как там они предусмотрительно заперли двери и задвинули шторы; но сюда, в спальню, через окно все же проникает вялый свет, смутно очерчивая предметы и отражаясь в глянцевой поверхности экрана то отдельным бликом, то переливчатым и призрачным сиянием. Свет — от заката. Над черным силуэтом гор небо все еще тускло лучится, еще дает немощное фосфоресцирующее свечение — так ведет себя расплавленный металл, когда начинает остывать.

Но Мария и Хинес, в общем-то, не нуждаются в свете. Они дружно решили получше выспаться этой ночью и встать пораньше, с восходом солнца. Они очень быстро выкупались в бассейне — скорее чтобы смыть пот, чем для того, чтобы восстановить силы; потом обшарили дом, нашли чистую одежду и переоделись, нашли еду и поели — и все это торопливо, без малейшего удовольствия, по большей части без разговоров, с отсутствующим взглядом. При этом каждый напряженно думал о чем-то своем. Близость ночи, готовой вот-вот опуститься на землю, подстегивала их. Наконец они поднялись в спальню, разобрали постель и рухнули бок о бок — усталые, вымотанные, измученные, — но сон не шел к ним, заснуть не удавалось.

— Нас тут сожрут комары, — подает голос Мария.

— Говорят… говорят, что это совсем не больно — человек даже не успевает напугаться.

— Ты про что?

— Когда нападает дикий зверь. Однажды я что-то такое слышал. В одной передаче брали интервью у людей, которые сами это испытали… на которых нападали хищники, но им удалось выжить. У некоторых остались жуткие шрамы, и все твердили одно и то же: страха не было — в тот момент, как это ни странно… тебе кажется, будто происходит что-то вполне естественное.

— Ты говоришь это, чтобы утешить меня? Чтобы я успокоилась?

— Мария… я говорю, чтобы ты это знала.

— А я… — Мария делает паузу, не решаясь продолжить. — А я тебе говорю, что просто не могу забыть смерть бедной женщины… не могу забыть, что мы… даже не попытались спасти ее и…

— Я ведь тебе уже объяснял…

— Знаю, слышала! А вдруг, начни мы кричать или бросать камни… Или делать хоть что-нибудь!

— Мария… она была мертвая, она была уже мертвая, когда… — Хинес осекается. Мария то ли всхлипнула, то ли тяжело вздохнула. Даже в темноте Хинесу видно, как она закрывает лицо руками. — Что с тобой? Мы ведь обсуждали это.

— Не называй меня больше Марией!

— Но… почему?

— Потому что меня зовут вовсе не Марией, кретин! Потому что никакая я не Мария!

— А кто же ты?..

— Меня зовут Ева… Меня всегда звали Ева… Мария — это, скажем так, мой псевдоним. Смешно! Я ведь больше никогда не буду заниматься тем, чем занималась прежде, ты вытащил меня из этой грязи — так, что ли, это раньше называлось? Что? Что с тобой?

Мария задала вопрос, заметив, что Хинес приподнялся, опершись на локоть, и пристально смотрит на нее.

— Дело в том… На самом деле меня зовут Адам. Хинес — это второе имя… и я пользуюсь им, потому…

— Ты что, издеваешься надо мной? Не смей!

— Я пошутил, шутка… — говорит Хинес, механически меняя тон и снова плюхаясь на спину. — Ну мне просто показалось… забавным… Адам и Ева.

— Забавным… Нашел время! Не понимаю, как ты можешь… ведь совсем недавно… и часа не прошло… мы видели…

— Прости. Как-то само собой вырвалось, непроизвольно.

Теперь Ева лежит неподвижно. Очертания ее фигуры без дополнительных сигналов, которые дает движение, становятся почти неразличимыми, обманчивыми, переменчивыми. Невозможно угадать выражение ее лица, но неестественное спокойствие скорее всего таит за собой дикое напряжение сдерживаемой ярости. Голос Евы, когда она наконец прерывает молчание, отчасти подтверждает эти догадки.

— А ты? Кто ты такой на самом деле? Я ведь ни хрена о тебе не знаю! Не знаю ни где ты живешь, ни где работаешь. Чем ты все-таки занимаешься, а? Откуда берешь деньги?