Шерсть у собаки сероватая — это и вправду борзая: худая, мускулистая, с узким носом и выгнутой спиной, широкой и округлой грудью, поджарым, почти отсутствующим животом и длинным хвостом, который прячется между ногами и закручивается к брюху, продолжая плавную линию спины.

— Борзая!

— А мне казалось, они поменьше.

— Смотрите, еще одна!

Занятые разглядыванием собаки, трое путников не сразу заметили появление второй — пока она не приблизилась к первой, которой повезло завладеть бутербродом. Вторая собака принадлежала к той же породе, что и первая, была такого же размера и вида, только окрас иной — бурый с рыжиной. С той же мягкостью в движениях, с той же опасливостью она тянет голову к бутерброду, от которого отщипывает кусочки первая, и наконец, словно ненароком, словно между делом, хватает и заглатывает небольшой кусок, валяющийся на земле. Тогда первая демонстрирует, что не так уж она и робка, ощетинивается и тихо рычит, показывая клыки, — это признаки внутренней готовности к бою.

Вторая борзая резко отскакивает, но замирает в выжидательной позе на расстоянии в несколько метров, ее манит вкус только что отведанной пищи, и она надеется раздобыть еще хотя бы несколько крошек. Между тем Мария и Хинес снова прислонили свои велосипеды к колонкам. И они и Ампаро, застывшая в паре метров от них, молча наблюдают эту сцену, завороженные причудливым обликом животных, чья удивительная худоба, как и волноподобная легкость движений, заставляют подумать, что это какая-то стилизация, а то и гротеск.

Но что-то еще вдруг привлекает внимание людей, какое-то движение, смутно уловленное краешком глаза — где-то на самой границе поля зрения. Движение возникло у одной из урн: там стоит еще одна собака, тоже борзая, только черная, она сунула в отверстие свою длинную голодную морду. Эта черная собака стоит на задних лапах, отчего тело ее кажется еще более вытянутым, а мощные ляжки подрагивают от напряжения, и пес выглядит довольно комично, хотя вид его в то же время вызывает тревогу.

— Она унюхала бутерброд, который ты выбросила, — говорит Хинес.

— Что-то не нравятся мне эти твари, — хмурит брови Ампаро. — Я их боюсь.

— Они ищут еду, — говорит Хинес.

— В магазинчике еще кое-что осталось, — замечает Мария.

— Да, но там все запаковано.

— Давайте пойдем и все им пооткрываем… Ой! Господи!

Мария пугается, почувствовав рукой странное прикосновение, влажную и горячую ласку — в руку ее ткнулась носом, лизнув языком, еще одна собака, тоже черная, но с редкими белыми пятнами, такая же изогнутая дугой, такая же изящная, как и три другие. Ампаро, которая уже успела догнать своих товарищей, резко пятится назад, увидев нового пса.

— Куда ты? — хочет подбодрить ее Мария. — Они же не делают ничего плохого, посмотри: эта лижет мне руку, потому что на ней еще сохранился запах еды.

— Все собаки очень породистые, — не может сдержать восхищения Хинес, оглядывая невероятно тонкие фигуры, мощную мускулатуру, чересчур длинные морды и треугольные головы со слегка выкаченными глазами, словно глаза эти не нашли для себя достаточно места в черепе столь изысканной лепки.

— Но… откуда их столько? — почти по-детски жалобно спрашивает Ампаро, пока улыбающаяся Мария играет с борзой, которая недавно лизала ей руку.

Но собаку, видимо, больше привлекает слабый запах еды, чем ласковые прикосновения девушки, во всяком случае, борзая уклоняется от ладони, которую Мария хочет положить ей на голову, и снова тычет в ладонь влажным носом, щекоча ее в ответ на попытку погладить.

— Откуда… откуда их столько?

И на самом деле появились новые собаки — коричневые, бежевые, грязно-белые, с легкими крапинками, добавляя еще кое-какие оттенки в хроматическую гамму пепельных тонов. Совершенно непонятно, откуда они берутся, но борзые продолжают прибывать — то поодиночке, то небольшими группами. Наконец наступает момент, когда счет им потерян, и если поначалу удивляла необычность каждого экземпляра, то теперь поражает само их количество, сама природа того, что, как ни посмотри, уже следует назвать огромной стаей — стаей столь же сильных, сколь робких и плавных в своих движениях животных.

— Они наверняка сбежали с какой-нибудь площадки для собачьих бегов, — говорит Хинес, — или из перевозившего их грузовика. Не исключено, что он врезался во что-то, когда отключили электричество…

Хинес завороженно смотрит на Марию. Девушка изумленно улыбается, стоя в окружении четырех-пяти собак, которые тянут морды к ее рукам, — к прежнему псу присоединились новые, решившие полюбопытствовать, не перепало ли чего их товарищу.

— Ампаро, — спрашивает он, отводя взгляд от этой сцены, — ты случайно не знаешь, нет ли тут поблизости такой площадки?..

Хинес не кончает фразы. Ампаро стоит неподвижно, подняв руки к голове, окаменев от ужаса, по лицу ее время от времени пробегает судорога, она то зажмуривает глаза, то снова их приоткрывает, чтобы посмотреть по сторонам и убедиться, что пытка не закончилась, что кошмар плавно растекается вокруг. На самом деле ее окружает всего лишь море — да, их слишком много! — выгнутых и волнообразных хребтов, на которых легко пересчитать все до одного позвонки. Эти волны буро-серого цвета обтекают и окружают обезумевшую от страха женщину, но практически не касаются ее.

— Не бойся, — говорит Хинес, — они тебя не тронут.

Но и он сам уже начинает чувствовать непонятную тревогу, глядя, как вся территория заправочной станции целиком заполняется борзыми, которые неустанно что-то вынюхивают; как все плотнее они обступают урны, как все беспокойнее ведут себя, тыча туда свои узкие носы; как устремляются к месту, куда был выброшен бутерброд и где колышутся собачьи тела, теперь порывистые, где раздаются первые потявкивания — звонкие, отрывистые и тонкие, как и очертания этих собак.

Но Хинеса особенно тревожит сборище вокруг Марии: борзые все более жадно тянут к ней морды, ведут себя все смелее, их зубы уже начинают сжимать ее руку, хотя и не крепко, точно примериваясь, точно псы ненароком переступили границу дозволенного, разыгравшись и стараясь выказать доверие и приязнь. Хинес наблюдает за лицом Марии и понимает, что на девушку постепенно наползает страх. И тотчас он чувствует, что и за его спиной, у велосипеда, происходит нечто подобное: собаки, столпившись вокруг багажной корзинки, пытаются отодвинуть мордами брезентовую крышку, которую Хинес предусмотрительно успел застегнуть.

— Девочки, — говорит Хинес медленно, не поднимая голоса, стараясь не показать, до какой степени он встревожен, — садитесь на велосипеды… только не торопитесь… без резких движений… осторожно…

Мария начинает постепенно разворачиваться, чтобы встать лицом к своему велосипеду. Это движение вызывает нервное волнение и откровенное недовольство у окружающих ее псов, о чем легко судить по настороженно поднятым вверх носам и оскаленным зубам.

— Дай мне руку… Дай руку! — велит Хинес, протягивая свою на манер моста в сторону Ампаро, застывшей на месте и будто окаменевшей, не способной сделать ни шага. Наконец Хинесу удается схватить ее за руку и потянуть за собой, и Ампаро идет вперед в окружении собак, раздвигая их, как купальщик, который на цыпочках входит в море и старается как можно дольше уберечь живот от соприкосновения с холодной водой.