- А я собираю колпачки от старой губной помады, - рассмеялась Памела. –

У всех свои странности.

- А я еще в либерийском экспорте-импорте шарю, - выдохнула со смешком

Росомаха. И поняла, что едва сдерживается от того, чтобы не заржать напополам со слезами. Как замерла в том состоянии, в каком была в кинотеатре Гуржия, так в нем же и пребывает. И на излете этой удивившей ее мысли добавила: - И ненавижу оливки.

- Да? – удивилась Пэм.

- Непреодолимое отвращение!

- Фигасе! – не менее удивленно отозвался ввалившийся в комнату валашский князь собственной персоной, сверкнув зеленым глазом. Густые черные брови, пышные усы и шикарные кудри, которым могли позавидовать девять женщин из десяти, добавляли ему не только возраста, но и дьявольщины, сообразно образу и историческому домыслу.

Пэм широко улыбнулась и вскочила с места, потянувшись за законным поцелуем. А Росомаха взглянула на комнатного Цепеша и спросила:

- Нравится по улицам в гриме ходить?

- Пусть спасибо кажут, что кол с собой не тягаю, - рассмеялся Тоха, чмокнул невесту и плюхнулся в ближайшее кресло. Справедливости ради, «улица», по которой он разгуливал в образе славноизвестного Дракулы, заключала в себе внутренний двор гостиницы, где одновременно проходили съемки и разместилась творческая группа фильма. – Так к чему у тебя отвращение непреодолимое образовалось?

- К маслиновым. Ты на сегодня всё?

- Всё! – театрально выдохнул Озерецкий и закатил глаза.

- Поздравляю. По моему вопросу глухо? Забыл?

Он глянул на Пэм и спросил:

- А ты не сказала, что ли?

- Не сказала, - поджала губы мисс Ларс. – Звонить просил. Говорить – нет.

- Короче, он заинтересовался и согласился, - выдал Антон Руслане. Будто камнем огрел по затылку. Она так и смотрела на него, застыв на месте с выпученными глазами – совсем не похожая на саму себя.

- Сразу? – прозвучало тоже как после удара башкой.

- Без раздумий, - хмуро ответила Пэм. – Договорились списаться посредством электронной почты. Разговор был очень коротким.

Полюбопытствовать, спрашивал ли Егор Лукин о ней, Руслана не рискнула.

Она рискнула иначе и несколькими днями ранее, когда убеждала Тоху и

Ларс дать согласие на то чертово интервью. Рисковала собой, своей не желающей дохнуть любовью и не желающими дохнуть сомнениями.

Не могло быть игрой. Не могло это все быть чертовой игрой. Потому что «у него характер». Так она тогда сказала Залужной, и эта упорная мысль, как дикая птица, билась в ней, заставляя рыдать ночами. У нее тоже был характер.

«Пан или пропал». Пропала.

Тогда, несколько дней назад, она почти выворачивала себя наизнанку, решаясь просить брата. Если бы Лукин отказался… если бы он только отказался!

- Ты когда-нибудь с кем-то спал ради роли? – криво усмехнувшись, по-русски спросила Росомаха, глядя на Тоху.

- Больная? – оторопел тот.

- Сейчас – да. Чувствую себя использованным гондоном.

- Будет ему интервью! – мрачно заявил Озерецкий. – Чтобы и он себя почувствовал не лучше.

- Не стоит, - рассмеялась Руська. – Ты ему рожу подпортишь. Он – тебе. А вы – народ публичный, - она потянулась по подоконнику, на котором чуть дальше от нее стояла бутылка вискаря. За содовой идти к столу не хотелось. И она завозилась, открывая крышку. – В конце концов, каждый при своем.

- А тебе его рожу жалко? – ехидно спросил Тоха и, подойдя к ней, отобрал бутылку.

- Дурак.

- Я? – Озерецкий на мгновение завис. – Охренеть! Не, мне вот интересно, что ты в нем вообще нашла? Ну, кроме рожи.

- Он варит вкусный глинтвейн и не любит херовую музыку, - мрачно усмехнулась Росомаха.

- И это всё?! – Тоха стащил с себя шубу с окладистым воротником из черного меха, подразумевающего мех детеныша парнокопытного, и уставился на сестру. – Трындец! И ты реально хочешь, чтобы я с ним общался? Да не пошел бы он!

- Не пойдет, он упертый, - она снова смеялась. Смех, поселившийся в груди, ворочался легко и совсем без усилий, но одновременно с этим не давал ей дышать. Она прижала ладонь к горлу и отвернулась к окну, сглатывая горечь. И только после этого ее голос зазвучал ровно. – У него правда хороший журнал, лучший у нас, зря сразу отшили.

- Ну-ну! Поглядим…

- Поглядишь… Тош, клуб здесь какой-нибудь знаешь?

- Найдем, не проблема. Тебе зачем?

- Танцевать хочу, Озерецкий!

- Так я не хореограф, - рассмеялся Тоха.

- Ну, я могу и сама сходить, - расплылась она в улыбке, глядя на собственное отражение на стекле.

Потом вскочила с подоконника и потопала мимо Антона к выходу.

- Эээээээ, - завопил тот. – Стоять! Тебя отпусти одну. Еще какой журнал мне подгонишь, а мне не надо.

Руслана действительно остановилась и обернулась к нему. Лицо ее казалось безмятежным.

- Я исключительно из любви к искусству. Кинематографическому.

- Жди! Я быстро, - отчеканил «Цепеш» и наконец снова перешел на английский. – Пэм, мы идем в клуб.

- Потрясающе, - резюмировала Ларс, поднимаясь с кресла

А потом Росомаха осталась одна. Одна в звенящей тишине, отражающейся от стен гостиничного номера, который она ненавидела. Все на свете ненавидела – оно тревожило, раздражало, искало выхода. Вокруг нее.

Внутри нее.

Чувствовала себя переполненным стаканом – малейшая капля и через край.

И не дай бог слово сказать, звук издать.

Лукин ее не любил.

Сомневалась? Сомневалась. Получай. Не бывает чудес, не бывает сказок.

А вот тыквы бывают. Вполне себе нормальная бахчевая культура. Каша опять же… полезная… тыквенная, с рисом… на молоке, как мама в детстве варила и заставляла есть.

Росомаха мотнула головой и снова вернулась к окну. Оно выходило на улицу и какой-то сквер. Вот там беготня, там люди. К людям бы. Которых она не видела и не замечала который день, отчаянно цепляясь за малейшую возможность обрести равновесие.

Какое к чертям равновесие!

Лукин ее не любил. Интересно, как себя до нужной кондиции доводил при встречах с ней? Интересно как?..

Нахрен. Снова туда, в эту яму она себе упасть не даст.

Первые дни, когда Росохай примчалась в Будапешт, были сумасшедшими.

Она и сама понимала, что невменяема. Но именно тогда Тоха все и узнал, иначе ни за что не рассказала бы. Еще не хватало…

Тоха. О Тохе думать лучше, чем о чем-то еще. Тоха ее любил. Она любила