– Ты пьян, – я надеялась, что являю собой рассудительность, а не готовность к ссоре. – Завтра поговорим. Выпей кофе.

– Я выпил, – согласился Марк. – Но я не пьян, – он расставил пальцы, – разве только чуть-чуть.

– Ты себя слышишь? – спросила я, уже не пытаясь казаться рассудительной. – Прекрасная иллюстрация пьянства. В том числе безграничная уверенность в том, до чего ты очарователен в нетрезвом состоянии – что, к слову сказать, совсем не так.

– Мне нравится, когда ты так со мной говоришь, – Марк ухмыльнулся. Вряд ли эта ухмылка предвещала что-то хорошее.

– Как? – Я направилась к кухне. Мобильник лежал на столе. Вызову полицию, пусть сами разбираются.

– Строго, как учительница. Это сексуально.

– Я серьезно, – сказала я, стараясь говорить как можно серьезнее, но при этом не как учительница. – Если не уйдешь, я позвоню в полицию.

– Ладно, ладно. – Марк кое-как поднялся на ноги, я шагнула в сторону. Он помолчал, по его лицу прошла судорога боли. Потом, как бы сдаваясь, он поднял руки вверх. – Ухожу.

– Спасибо.

– Отвезешь меня домой? – Его плечи опустились. – Я так устал. Мне очень, очень плохо, – он поднял глаза, – ты разбила мне сердце, Мин.

Я терпеть не могла, когда он сокращал мое имя, но вид у него в самом деле был несчастный: спина согнута, голова опущена. И, по правде сказать, он заслуживал немного хорошего отношения. Немного доброты.

– Что ж, – сказала я. – Но сегодня мы не будем об этом говорить, хорошо? Мы все обсудим, когда ты протрезвеешь. Встретимся и обсудим, обещаю.

– Идет, – Марк кивнул.

Он был грустен, но спокоен, выходя из квартиры, обходя здание, садясь в мой древний «Пежо». Уже по пути, под скрипучий звук дворников, сметающих со стекла капли дождя, он вновь заладил:

– Я просто хочу понять, что я сделал не так.

– Все ты сделал так, – ответила я, сосредоточившись на дороге. Видимость ни к черту не годилась; хорошо, что машин было мало.

Он сменил тактику и принялся меня уламывать:

– Ну если я сделал что-то не так, скажи мне, и я больше не буду. Хочешь, на работе буду вести себя по-другому? Мы можем держаться порознь, я же не против.

– Нет, ты против, – сказала я, вновь вступая в надоевшую полемику, несмотря на все свои благие намерения. – И в этом проблема.

Одна из множества.

– Значит, это все-таки я виноват? Но мы можем это исправить, – Марк был неумолим, в его голосе вновь послышались снисходительные нотки, услышав которые я каждый раз сжимала зубы. – Это одна из задач людей в отношениях. Исправлять ошибки.

Меня так и тянуло ответить: я тебя не люблю, и это не исправить, – но я не хотела быть жестокой. Или, если быть совсем точной, мне не хотелось его злить. Трезвый Марк был удивительно спокойным и разумным человеком, но, напившись, и в лучшие времена начинал буянить, а сейчас были явно не лучшие.

Не обращая на него внимания, я следила за дорогой, а он тем временем размышлял, какие аспекты наших отношений нуждаются в исправлении.

– К сексу это, само собой, не относится, – сказал он. Как бы это ни злило, он был прав.

– Я не хочу сейчас об этом говорить. Уже поздно. Я устала и… – я с трудом удержалась, чтобы не повторить «ты пьян».

Он немного помолчал, потом спросил:

– У тебя кто-то есть?

– Нет, – ответила я, сворачивая в сторону, чтобы не утопить машину в луже. – Мне и на тебя времени с трудом хватает. Когда мне, черт возьми, заводить романы?

Голос Марка был напряженным и злым.

– Стало быть, не позволяет график, а не отсутствие интереса?

– Я не то хотела…

– Тогда почему, Мин? Почему ты так поступаешь с нами?

– Сейчас я об этом говорить не буду, – сказала я, глядя в залитое дождем окно. – И не называй меня Мин.

– Ты очень давишь на меня, ты знаешь об этом? Почему не сейчас? Почему ты вообще все за нас решаешь? – он снова глотал слова, и я поняла, что он не начал трезветь, мне просто так показалось. – Ты говоришь – мы не можем быть вместе на работе. Ты говоришь – мы должны скрывать наши отношения. Ты говоришь – мы не будем съезжаться. Ты говоришь – не станешь знакомить меня с семьей. Ты говоришь – мы расстаемся. Как насчет того, что скажу я?

Я чувствовала только холод. Я знала, обычно люди чувствуют что-то еще. Мы были вместе больше года и пережили много приятных моментов. Марк был любящим, внимательным, весьма компетентным в сексуальном плане. Ну вот опять, подумала я, прибавляя скорость дворников, чтобы было видно хоть что-то. Весьма компетентный в сексуальном плане. Да кто вообще так выражается? Что со мной не так?

Марк продолжал разглагольствовать, и у меня возникло чувство, что сейчас он тихо расплачется. Но его настроение пошло по другому пути. Он схватил меня за руку.

– Слушай меня, мать твою! Ты меня не слушаешь! Какого хрена ты не слушаешь?

Машину резко повело вправо, и я вцепилась в руль, пытаясь помешать ей вылететь на разделительную полосу.

Я хотела сказать Марку, что он идиот, но мне не удалось: он схватил руль обеими руками и резко дернул. Я хотела удержать его, но он был слишком сильным, а движение – слишком внезапным. Я нажала на тормоз, в зеркале заднего вида вспыхнули огни, и машина покатила по мокрой глади дороги. Ее кружило, задние колеса кренило влево. Во мне поднималась паника, но не сковывала. Мир за окном машины был смазанным пятном размытых огней и пугающих контуров, но вместе с тем вызывал не страх, а любопытство. Мне казалось, я сейчас не в машине, а снаружи и не чувствую ни ужаса, ни адреналина, а лишь наблюдаю с расстояния, как она кружится. Это было медленнее, грациознее, чем я представляла себе автокатастрофу. Зачарованная, я смотрела на огни подъезжавших автомобилей, которые становились все ярче, больше, ближе. Внезапно они приблизились так, что стали ослепительными, в глаза ударил обжигающий белый свет. В следующую секунду я не видела уже ничего, только тьму.

На следующее утро, за завтраком, Грейс увидела около двадцати усталых лиц, совершенно незнакомых, не считая Эви, зевавшей так широко, что челюсть хрустела. Прежде Грейс не приходилось завтракать с кем-то, кроме родителей. Она заставила себя войти в столовую и сесть за длинный стол. Пара медсестер приветливо улыбнулась ей, остальные были слишком заняты пищей. Казалось, они синхронно подносят еду ко рту и глотают. Грейс ни разу не видела, чтобы кто-то ел с таким аппетитом. Зачерпнув ложку каши, она почувствовала, что не сможет проглотить. Густая, ни на что не похожая масса прилипла к языку, и девушка как можно незаметнее выплюнула ее обратно в ложку.

Соседка напротив через стол протянула ей ладонь для рукопожатия.

– Барнс, – представилась она. У нее были широко распахнутые, как у коровы, глаза и румяные щеки.