– Пусть зайдет? – глаза Вроде-бы-Натали загорелись. Ах, романтика! Я все-таки оказалась в сериале. Я уже знала, что будет дальше. Мою амнезию волшебным образом вылечит поцелуй возлюбленного или – желудок снова скрутило – мужа. Я посмотрела на свои ладони. Кольца нет. Бледного следа на безымянном пальце – тоже. Значит, мой молодой человек. У меня есть молодой человек. Я попыталась вспомнить его лицо, имя, хоть что-нибудь.

– Ладно, – сказала я в конце концов, устав напрягать измученный мозг. Просто посмотрю, что за тип.

Когда он подошел к кровати, я сразу же его узнала. Марк. Это Марк. Мой начальник в отделении радиологии вот уже три года. Мой любовник вот уже полтора. Мне было так приятно хоть что-то вспомнить, хоть кого-то узнать, что даже не пришлось изображать радость от этой встречи.

– Ну, привет, – он склонился надо мной и замешкался, как бы раздумывая, можно ли поцеловать. Интересно, я так плохо выгляжу? Когда он в конце концов чмокнул меня возле губ, я уловила знакомый запах. Лосьона после бритья от Пако Рабана. Мыла. Марка.

– Прости, что меня не было рядом, когда ты проснулась. Меня не хотели впускать. Я же не член семьи.

– Привет, – ответила я. – Принес виноград?

В уголках его глаз собрались морщинки.

– Я не уверен, можно ли тебе твердую пищу. – Он заметил, что моя рука дрожит.

– Такова традиция, – сказала я. – К тому же сегодня утром мне позволили съесть ванильный йогурт, так что вечером, пожалуй, порадую себя говядиной по-бургундски и бокалом красного.

Марк огляделся в поисках стула. Я похлопала по краешку кровати.

– Стульев нет. Сокращение госфинансирования – не шутка.

Марк сел с краю, у моих ног. Места было довольно много, поэтому я узнала о себе еще одно – коротышка.

– Как ты себя чувствуешь?

Я задумалась, с какой из травм начать, и в конце концов сказала:

– Странно. Не знаю, что случилось. Не знаю, как здесь оказалась. Головная боль с ума сводит. – Это было не совсем так. Уже не так. Голова болела, конечно, но по сравнению с всепоглощающей, до тошноты сильной болью в первые дни это была ерунда. Она болела так, что я думала – умираю. Она болела так, что я хотела умереть.

– Должно быть, ты сильно ударилась, когда машина разбилась.

– Не помню. – Меня пронзила ужасная мысль, а вместе с ней – чувство вины за то, что она лишь теперь пришла мне в голову. – А больше никто не пострадал? Во что я въехала?

– В разделительную полосу на автостраде. Нет, никто не пострадал. Чудо, не иначе.

Я попыталась сесть, прислонившись спиной к подушкам.

– Слава богу.

– Ты правда ничего не помнишь?

– Нет. – Помотать головой я не могла, поэтому лишь повторила то же слово для усиления эффекта: – Нет. Я не помню, как садилась в машину. Не помню, куда ехала. Только что здесь был полицейский, и я сказала ему то же самое.

– Эй, – Марк наклонился вперед, погладил мою ладонь сквозь одеяло, – все хорошо. Ты ни в чем не виновата.

– Этого мы не знаем. Я ничего не помню, так откуда мне знать, нет ли пострадавших.

– Ты – пострадавшая. Тебе нужно поправляться. Не грусти.

– Я не грущу, – сказала я и тут же поняла, что все мое лицо мокро. Огромные капли пота стекали мне на грудь. Я потянулась за платочком из упаковки, лежавшей на столе, и моя голова взорвалась.

Очнувшись, я обнаружила, что вновь лежу на спине, Марк ушел, а вокруг так темно, как только может быть в больнице.

Я злилась на себя. При всей моей слабости мне хотелось подольше побыть с Марком. Хотелось смотреть ему в лицо, узнавая, запоминая. Я исследовала провалы в памяти, будто ощупывала кончиком языка выпавшие зубы.

Еще мне хотелось пить. Я понимала, что, если вновь попытаюсь сесть, запросто могу опять отключиться. Отчасти мне, если честно, этого даже хотелось: провалиться в своего рода глубокий сон. Но, с другой стороны, я устала зависеть от своей больной головы. Мне осточертело не понимать, что со мной произошло. Осточертело лежать, погруженной в свои расколотые мысли.

Занавеска у кровати чуть задрожала, будто прошел легкий бриз. Я подождала минуту, думая, что сейчас придет Вроде-бы-Натали или другая медсестра. Но они так и не появились, я отвернулась, желая найти прохладный кусочек подушки и, если повезет, устроиться достаточно удобно, чтобы уснуть.

Но вместо этого чуть не завизжала. У моей кровати стояла фигура. Сначала я приняла ее за девочку – она была очень худенькой, но, приглядевшись, увидела молодую женщину. Ее светло-русые волосы были стянуты в тугой узел, надо лбом вилась аккуратная короткая челка, словно накрученная с помощью бигуди. Визжать больше не хотелось. У нее было такое приятное лицо – бледный овал, на котором блестели нежные карие глаза и красивые губы. На ней был какой-то костюм, но, прежде чем я смогла как следует его рассмотреть, она улыбнулась мне такой грустной улыбкой… Я почувствовала, как на глаза навернулись слезы, и хотела попросить, чтобы она помогла мне сесть, – это было странно, ведь я не привыкла просить помощи у незнакомцев – но она исчезла.

Теперь, когда я могла больше времени проводить в сознании, доктор Адамс решил, что настало самое время обследовать мои травмы. Он сказал, что хуже всего мое правое колено, – это я и сама могла ему сказать – и долго рассуждал о задней крестообразной связке и о том, как мне повезло, что коленная чашечка не так сильно раздроблена. Он просил подробно рассказать о проблесках воспоминаний и говорил банальности о времени, о том, что нужно расслабиться, что у меня посттравматический стресс и что мне очень повезло выйти из комы. Когда боль в колене поутихла, я стала ощущать и другие переломы. Приподняв простыню, долго смотрела на мягкую белую гипсовую повязку, покрывавшую левую ногу от бедра до лодыжки. Правое колено – то, которое было хуже всего, – загипсовали, под гипсом шла такая же повязка, закрепленная клейкой лентой, а еще ниже была красная, вся в крапинку кожа. Когда я ее разглядывала, она вдруг начала колоть и чесаться, словно желая привлечь еще больше внимания.

– Что случилось?

Медсестра чуть склонила голову.

– Катастрофа, милая. Так и не вспомнили?

Я чуть пожала плечами. Просто показать, что не вспомнила.

– Доктор Адамс говорит, я разбила колено, стукнувшись о приборную панель. На вид отвратительно.

– Когда вас привезли, было намного хуже, – сказала она. – Хорошо заживает. Не успеете глазом моргнуть, как повязки снимут.

– Больно, – сказала я, хотя мне было не так уж и больно. Спасибо разбитой голове – теперь я знала, что такое настоящая боль. – Зудит немножко. И щиплет.

Медсестра широко улыбнулась.

– Впервые слышу, чтобы об ожогах второй степени говорили – щиплет. Мне будет вас не хватать.