поглощала всё внимание. Только с сожалением подумала, что нет здесь подружек, с которыми работала зимой на ферме, а по вечерам занималась на курсах трактористов, – посмотрели бы, как она пашет. Только один и знакомый здесь – совхозный механик Олег Ниценко. Перед началом соревнований он пытался успокоить, говорил:

– Призового места тебе, конечно, не занять – опыта ещё маловато. Но участвовать надо – хорошая школа…

Вот и последний круг. Удачно всё-таки рассчитала: невспаханная полоска всего около метра шириной – как раз для одного захвата. Но ведь сейчас надо развальную полосу делать… Олег говорил: «Крепче руль держи, чтоб плуг не бросало. А то не борозда получится, а канава». Это брак, значит. Но, видно, всё же поспешила немного сделать заезд, потому что Олег сзади остался с огорчённым лицом, качал головой и что-то говорил окружающим. А она не слышала его слов и больше не оборачивалась, сосредоточилась целиком на работе и даже не заметила, что начала огрех, а потом сама же его и исправила: машина на удивление стала послушной, будто слилась с трактористкой воедино.

Олег, действительно, сокрушался позади:

– Ох, испортит она всё. Так хорошо начала, и вот…

Кто-то пошутил:

– Сам бы сел за руль…

– Сам бы прошёл, а вот для неё эта борозда первая – никогда ещё в развал не пахала.

– Не горюй, паря, хорошо она пашет. Ровное поле, как после бороны, ни клочка бурьяна наверху.

Другие рядом подхватили наперебой:

– Чисто с женской аккуратностью…

– Ей бы ещё немного скорости – совсем бы хорошо было…

– Не боись, будет ещё и скорость…

Михаил, приглушая вдруг народившуюся неприязнь к этому высокому чернявому парню, подошёл к нему, представился.

– Корреспондент? – будто удивился тот. – Вот и добре. Напиши о ней просто: молодец! Была лучшей дояркой в совхозе, ещё лучшей трактористкой станет. Трое девчат у нас ходили на курсы, одна она села на трактор – две другие испугались. Бабы судачили: «Отчаянная!» Другие пугали: ничего у неё не выйдет, не женское это, мол, дело. А вот и вышло! – с каким-то ликующим торжеством подытожил он. Потом закончил: – Мы с ней на одном курсе в институте, на заочном отделении. Хорошая она, знаешь…

Парень уже отвернулся от Михаила и с тёплой задумчивостью смотрел в конец поля.

Заглушив трактор, Тоня медленно шла по меже, вытирая разгорячённое лицо цветастым головным платочком. Её встречали болельщики, механизаторы, участвовавшие в соревновании, в большинстве совершенно незнакомые ей люди.

– Утомилась, Дмитриевна?

– Конечно, – устало улыбнулась в ответ. – С непривычки-то…

Она обвела ищущим взглядом обступивших её мужчин, как будто искала кого-то среди них, но не находила. Потом провела ладонью по лицу, откидывая назад рассыпавшиеся русые волосы, и лукавые искорки заплясали в её глазах.

– Кончилась ваша монополия. Теперь всем женщинам буду говорить: не бойтесь трактора. Хорошая это машина, послушная, и не так уж сложно научиться ею управлять. Буду всем девчатам говорить: садитесь за руль, создадим наши женские тракторные бригады. Вот тогда и посоревнуемся с вами!

Она говорила взволнованно, всё больше воодушевляясь, отчего лицо её становилось ещё привлекательнее…

Миша в стороне у палатки пил тёплое пиво, не ощущая его вкуса. Он видел отсюда, как ей, Тоне, надевали огромный венок, сплетённый из свежих дубовых ветвей и перевитый алой лентой, а металлический голос громкоговорителя торжественно объявлял, что единственная женщина-трактористка заняла второе место среди пахарей района…

3

…Радостно улыбались её глаза, а губы беззвучно повторяли какое-то одно и то же слово – знакомое, ласковое. Пшеница расступалась перед нею, склоняя перед нею колосья, а она всё шла и шла, бесшумно и легко, зовуще протягивая перед собой руки.

– Миша-а! – Наконец-то прочитал он в беззвучном движении её губ, и тёплая волна радости хлынула к сердцу, повлекла к ней. Он рванулся навстречу, но какая-то неведомая сила сковала ноги, налила их свинцовой тяжестью.

С отчаянием увидел, как остановилась она среди колеблемых ветром колосьев, как в недоумении приподнялись её брови, а в глазах застыл немой вопрос и томительное ожидание. Она ждала, всё так же протягивала к нему руки, беззвучно звала губами:

– Миша-а!

А он по-прежнему не мог сдвинуть с места своих ног – приросли они будто к земле. Холодом пахнуло в грудь – это ветер всё сильнее клонил колосья к земле, дерзко трепал русые волосы Тони. Рядом с нею вдруг вырос другой – высокий, угрюмый, чёрный. Ехидная улыбка исказила его лицо, когда он потянул её за руку к себе.

– Миша-а-а!

Рванулся к ней, с трудом отрывая от земли непослушные ноги и… проснулся. Рядом с его кроватью, расплывшись в улыбке и комкая стянутое с Михаила одеяло, в майке и трусах стоял Стёпа Лобачев.

– Ну и здоров же ты спать. Бужу, бужу… Вставай, на работу опаздываем…

Миша сел на кровати, поёжился. В открытое окно текла колючая утренняя прохлада. В этой комнате общежития они жили вдвоём со Стёпой – ответственным секретарём редакции.

Стёпа заглянул в объёмистый кофейник и разочарованно присвистнул:

– Выдул до дна. Одна гуща…

Потом вытряхнул в мусорный ящик горку окурков из пепельницы, спросил:

– Написал?

Миша только кивнул в ответ. Голову ломило от выпитого ночью крепкого кофе, выкуренных без счёта сигарет, першило в горле, резало от недосыпания глаза.

– Стоит ли так изводить себя? – забрюзжал Стёпа. – Всё равно никто твоих мук не оценит, не заметит – газета живёт только один день…

– А, брось ты, – отмахнулся Миша от его назойливого жужжания. Ни о чём не хотелось думать и говорить.

Опустошённый, какой-то равнодушный ко всему, болезненно расслабленный, он пришёл в редакцию, и даже когда машинистка Аня, отстучав на машинке как всегда быстро его объёмистый материал, показала ему большой палец, Миша остался безучастным.

Стёпа потянул из его рук стопку отпечатанных на машинке листов, но Михаил вдруг ожил и воспротивился:

– Нет, я сам отдам…

– Ха, – удивлённо приподнял брови Стёпа. – Ну, валяй…

Через полчаса Миша вышел из кабинета редактора. Растерянная улыбка кривила его губы, непослушные пальцы никак не могли ухватить в разорванной пачке сигарету.

– Ну, как? – встревоженно спросил Стёпа. Он ждал друга под дверью.

Миша не успел ответить, как снова распахнулась дверь, и с его рукописью в руках в коридорчик стремительно шагнул редактор.

– Ты здесь? – увидел он Степана. – На первую полосу. Полужирным, на четыре с половиной квадрата. Подвал. Окончание – на четвёртой… – отбарабанил он быстро. И добавил, подумав: – Экстра!

Потом порывисто повернулся к Мише, окинул его оценивающим взглядом с головы до ног, сказал:

– Собирайся на пару дней в командировку. Привезёшь очерк о молодом агрономе. И что по мелочи подвернётся. Лады?

Миша