Джейн пошла на сотрудничество с обвинением и признала вину. Она рассказала об истории своего знакомства с Китингом; о том, что тот, будучи взрослым и опытным мужчиной, обольстил её и подчинил своей воле, заставив делать то, что было ему нужно. Именно Китинг представал автором аферы в её рассказе: он заставил её обманом договориться с аукционами о продаже картин, использовать биографию своей семьи для создания фальшивого провенанса.

Китинг же решил использовать процесс не только для того, чтобы попробовать обелить своё имя, но и чтобы закрепить свой артистический образ в массовом сознании. На суде он рассказывал совсем не то, что в своей книге. Он не признавал себя виновным в мошенничестве и заявлял, что никогда не планировал обманывать аукционные дома и галереи. Всё, что он делал, по его собственным словам – это отдавал дань уважения любимому великому художнику (и другим мастерам), а афера никогда не являлась его целью. В произошедшем он винил Джейн Келли, представляя её как человека, который мечтал заработать денег, используя талант наивного, но отважного художника, борющегося с миром чистогана. Эта патетика, конечно, была рассчитана не на судью, а на прессу и публику, внимательно следившую за процессом и сопереживавшую милому пожилому человеку, похожему на Санта-Клауса.

Приговор должен был быть все равно обвинительным, но, как часто бывает, вмешались обстоятельства. Во время процесса Китинг попал в аварию – и состояние его здоровья, и без того шаткое, сильно ухудшилось: обострились застарелые проблемы с сердцем, проявились проблемы с дыханием. Судья принял решение не продолжать дальнейшее уголовное преследование художника по состоянию здоровья последнего. Китинг вышел из зала суда настоящей звездой – его работы продавались в некоторых галереях, у него не было отбоя от журналистов, мечтавших с ним пообщаться. И здоровье его вскоре пошло на лад.

А Джейн, уже признавшая себя виновной, отправилась за решётку. Она отсидела свой срок и отправилась обратно в Канаду, где продолжала работать реставратором, а также попыталась начать свою собственную карьеру художника – к сожалению, не очень успешную. Келли умерла, когда ей было немногим больше 40 лет – её друзья считали, что дело было не только и не столько в нервных потрясениях, сколько в использовании токсичных материалов для реставрации, красок и очистителей.

Китинг же стал понемногу превращаться в звезду: людям очень нравился очаровательный старый бунтарь. Он давал интервью, появлялся на телевидении, ездил по Британии с лекциями. В начале 1980-х он начал вести популярную телевизионную передачу на британском Сhannel Four, рассказывая о том, как создавать картины в стиле великих мастеров.

Он был счастлив. Последнее письмо, которое он отправил Джейн (после суда они практически не общались) было полно счастья: он жаловался на то, что ему нельзя пить, курить и заниматься сексом, но зато у него есть работа и он востребован. Джейн ему не ответила.

Том Китинг умер в феврале 1984 года, успев в конце жизни почувствовать немного той славы, о которой всегда мечтал. Его похоронили в небольшом городке Дедхэм, на церковном кладбище, которое часто писал один из любимых художников Китинга – Альфред Маннингс.

Картины Китинга в наши дни продаются за тысячи и десятки тысяч фунтов. Всё же, кажется, настоящей славы можно добиться и окольными, даже поддельными путями.

Веком авантюристов обычно называют XVIII столетие – время, когда жили и ввязывались в приключения граф Калиостро, граф Сен-Жермен, Джакомо Казанова. И кажется, что такие яркие персонажи, умевшие влюблять в себя толпу, обводить вокруг пальца королей и аристократов, заниматься сомнительными вещами и из любых передряг выходить с поднятой головой, так и остались в том великом веке – когда государственное управление соседствовало с поэзией, а алхимия и опыты по очищению бриллиантов – с изучением свойств электричества и разработкой парового двигателя. Но, конечно же, это не так – и в XX веке были свои хитрецы, проходимцы, безумцы и авантюристы.

Одного из самых известных авантюристов звали Игнац Требич – и за свою жизнь он сменил столько имён, что остановиться на том, которое ему дали при рождении, просто необходимо, иначе можно утонуть в море деталей. Игнац родился в венгерском городе Пакш в 1879 году – и даже самое лаконичное описание его биографии звучит как сюжет лихо закрученного романа. Требич был идеальным трикстером, который столько раз примерял разные маски и мистифицировал свою биографию, что, читая о ней, нельзя быть уверенным практически ни в одном факте до конца.

Он был революционером и депутатом британского парламента, шпионом и обманщиком, личным секретарем и священником… Его жизнь словно остросюжетный фильм, в котором сценаристы постарались на славу. Биография Требича привлекала многих журналистов и учёных – настолько всё в ней необычно и нарочито. Несмотря на его своеобразную репутацию и послужной список, им даже гордятся в родной Венгрии. В конце концов, не так уж много найдётся других уроженцев Венгрии, снискавших себе такую славу по всему миру – от Сингапура до Германии и от Англии до США.

Его жизнь не продлилась долго. Но событий в ней хватило бы на десятерых.

Игнац – выходец из семьи ортодоксальных евреев, чьи предки переехали в Венгрию ещё в XVIII веке. Семья Требич была довольно зажиточной: отец Натан был довольно успешным торговцем зерном, у него был даже свой небольшой флот из барж, перевозивших товар по Дунаю. А мать Игнаца Юлия тоже происходила из богатой венгерской семьи и состояла в дальнем родстве с Ротшильдами. Родители были иудеями и никогда не переходили в христианство – и возможность занимать достаточно высокое место в австро-венгерском обществе у них была благодаря многим десятилетиям либеральных реформ, направленных на эмансипацию евреев, в особенности после реформы всей Австрийской империи в 1867 году, приведшей к появлению Австро-Венгрии.

Игнац был вторым ребёнком в семье. Родители занимались его образованием всерьёз и не забывали о религии и традициях: Игнац, как и другие дети Требичей, учился в йешиве. У него были превосходные учителя, а к 10 годам он свободно говорил по-французски и немецки. На последний факт сильно повлияло непродолжительное проживание семьи в Пресбурге (Братислава) – во-первых, Игнац получил важный опыт жизни вдали от дома, во-вторых, имел возможность совершенствования немецкого языка.

Еще когда Игнац был подростком, семья переехала в Будапешт. Его отец решил играть по-крупному и захотел покинуть приземлённый, на его взгляд, мир торговли зерном и начать карьеру финансиста, талантливо играющего на бирже. Будапешт в те годы бурно строился, превращаясь в настоящую имперскую столицу, соревнующуюся, а то и превосходящую, с Веной. Объединение трёх исторических городов (Буды, Обуды и Пешта) произошло сравнительно недавно (за 6 лет до рождения Игнаца), и город осваивался новыми архитекторами, новыми идеями, которые творили при поддержке венгерского правительства.

Требич, переехавший из довольно небольшого и захолустного городка во всё это великолепие, был заворожён. Его восхищали бульвары и дома, театры и мост Сечени, соединяющий берега Дуная (между прочим, первый постоянный мост через широкий Дунай, построенный со времен Римской империи). А вот учёба увлекала его гораздо меньше – несмотря на большое количество самых разнообразных талантов и умений, Игнац был совершенно невозможным и ужасным учеником, которому претила усидчивость и постоянство. Во многих вещах его познания были довольно поверхностны – и почти никогда не были результатом долгих научных или учебных изысканий.