Любовь к импрессионистам в целом и Дега в частности дала свои плоды. Поддельный автопортрет Дега привлек внимание двух знакомых Китинга, мелких артдилеров, которые впечатлились качеством работы и связались с парижской галереей, предлагая им картину на продажу. Французы предложили 2 тысячи фунтов за полотно. Когда дилеры сообщили об этом самому Китингу, тот первым делом порвал поддельный портрет Дега. Но, подумав, решил, что игра стоит свеч.

Теперь он решил заняться подделкой по-крупному. Новым объектом копирования стали нелюбимые Китингом, но относительно простые для имитации немецкие экспрессионисты. Экспрессионизм как жанр появился в Германии после Первой мировой, и картины художников этого направления являются хорошим подспорьем для историка, желающего уловить психологическое настроение Германии после большой войны. Резкие, мрачные и контрастные картины были идеальным символом времени неопределенности и разочарования; стиль оказал огромное влияние на бурно развивавшийся тогда в Германии кинематограф, а впоследствии и на эстетику кинематографического нуара.

Китинга, впрочем, всё это ни капли не впечатляло: экспрессионистов он считал кучкой заносчивых невежд. Экспрессионизм же его привлек лишь тем, что на него был большой спрос среди коллекционеров, а также по той причине, что копировать его было проще, чем работы французских импрессионистов. Партнеры по бизнесу снабжали Китинга холстами, рамами и красками. И хотя всё это предприятие затевалось с целью выгоды, Китинг не смог умерить пыл своего внутреннего бунтаря: под слоями краски он писал свинцовыми белилами ругательства, свою фамилию и слово «Фальшивка».

«Я всегда был социалистом по своей натуре», – говорил Китинг.

Это, впрочем, не помешало ему вместе с коллегами продать пять поддельных картин, выдав их за часть коллекции, доставшейся им от неизвестного немецкого иммигранта. А затем заняться подделками в промышленных масштабах – за свою карьеру он сделал их около 2 тысяч, большая часть при этом была продана на аукционах и принесла Китингу немало денег. И, что важно, его фальшивки оседали не только в частных коллекциях, но и в крупных государственных собраниях; например, его подделка картины Альфреда Сислея в итоге была приобретена государственной галереей в Варшаве.

«Социализм – это строгий учёт», – сказал когда-то Ленин. И был прав.

В начале 1960-х Китинг был мужчиной «под пятьдесят», сильно пьющим, одиноким и страдающим от собственного сомнительного статуса – мечты о карьере художника продолжали жить в его голове, но в реальности он занимался лишь имитацией чужих озарений и находок. Он продавал свои подделки (которые он писал крайне быстро), но это приносило ему не так уж много радости.

Зато у него появлялись новые интересы. Например, он увлекся творчеством Гойи: в его работах он почувствовал присутствие такого мастерства, какого он не видел ни у кого до этого. Кроме того, изучая его наследие, он оказался раздосадован качеством реставрации одной из работ Гойи.

Китинг действительно написал автопортрет Гойи в стиле художника – не для продажи, а для себя. Он повесил его в собственной лондонской студии и дал звучное название «La muerte viene para todos» («Смерть придёт за всеми»); с переводом на испанский помог владелец кофейни по соседству.

Другой неожиданной страстью Китинга оказалось преподавание. Сам всю жизнь стремившийся к учёбе и формальному статусу (и не достигший их), Китинг в какой-то момент решил, что он и сам мог бы обучить своему мастерству кого-нибудь, кому было бы интересно научиться. Так, в 1963 году он стал вести что-то вроде класса по искусству на одной из станций лондонской подземки. Учеников было немного – человек 6–7, да и расплачивались они за уроки либо сигаретами, либо альбомами искусства. Но и это было признание; здесь, в небольшом кругу молодых людей, Китинг чувствовал себя пусть и не королём, но, по крайней мере, по-настоящему востребованным.

Одной из его студенток была 16-летняя Джейн Келли. Она родилась в Уэльсе в 1946 году, её отец был военным, выросшим на Цейлоне и, кажется, немного шпионом; такое совмещение не было чем-то особенным и небывалым. Он путешествовал по пустыне Гоби, посещал Таити и иногда вращался в богемных кругах. Кроме того, предки Джейн принадлежали к довольно богатому англо-ирландскому роду. Но её прадед отправился на Цейлон и пошёл своей дорогой. К моменту её рождения семейство было уже не в лучшем состоянии – бизнес отца пошел прахом, поэтому Джейн с родителями и братом жила в небольшом доме в Лондоне, где вечно не хватало места на всех, а отец при этом ещё и пытался прятать заначки с виски, на которые всё время натыкались дети.

Джейн была энергичным и уверенным в себе подростком: с подругами они часто колесили по Англии (и как-то раз даже склеили двух знаменитостей – Рода Стюарта и Эрика Клэптона). Но встреча с Томом Китингом всё изменила: 46-летний художник-бунтарь очаровал ее будто Свенгали, гипнотизёр из романа «Трильби». Китинг, несмотря на алкоголизм и тяжелую жизнь, выглядел очень моложаво, а образ артиста, противостоящего миру истеблишмента, приковывал к нему внимание. Джейн настояла на том, чтобы её родители платили Китингу по фунту за день занятий искусством – и те согласились.

У Китинга и Джейн начался роман. Сначала исключительно платонический: Джейн вошла в жизнь Тома, чтобы навести в ней порядок и размеренность, а для любви у нее был молодой человек. Она следила за мастерской Тома, за тем, чем Китинг питался и куда он ходил, пыталась наладить его быт и улучшить гардероб. А кроме того, стала незаменимым помощником во всех его делах, связанных с созданием поддельных картин. Словом, она стала его ученицей и ассистенткой, забросив учёбу в «нормальной» школе искусств, которую посещала до того.

Взамен Китинг обучал её искусству и мастерству реставрации. Джейн была по-настоящему влюблена в своего учителя: он казался ей «анархическим» бунтарём и настоящим Художником; спустя годы она скажет в интервью канадской газете, что, изучая искусство под руководством мастера, его нужно любить так же сильно, как и само искусство. Развитие их отношений заняло сравнительно долгое время: они стали жить вместе в 1967 году, спустя 4 года после знакомства. Вскоре они уехали из Лондона в Корнуолл и открыли там реставрационную мастерскую.

Счастье их, впрочем, не было долгим.

Именно живя на природе, Китинг близко познакомился с творчеством ещё одного художника, оказавшего на него не меньшее влияние, чем Гойя, Дега и Рембрандт в своё время. Один из альбомов, подаренных Китингу юными учениками, был посвящён работам Сэмюэла Палмера. Палмер – блестящий английский живописец-самоучка XIX века, чьи работы испытали сильное влияние Уильяма Блейка; превосходный пейзажист и иллюстратор. Особое место в его наследии занимали акварели: он был настоящим мастером.