– У вас какая-то удача, Андрей Иванович? – судья смотрит так, будто видит его насквозь.

Андрей Иванович мгновенно меняет выражение лица.

– Я вас слушаю. Надежда Егоровна.

– Я их знаю, – судья имеет в виду Мартына и его дружков. – Они выросли у меня на глазах. Знаю их родителей. Нормальные люди. А эти… Придется, видимо, выпускать. А в городе ещё много хороших девочек.

– Девочек, конечно, жалко, – вздыхает Андрей Иванович, а по глазам видно, что врет, никого ему не жалко.

– Если не поработаете с потерпевшими, придется выпустить, – говорит Надежда Егоровна.

– Боятся они. И не только Мартынова, – поясняет Андрей Иванович.

Судья удивлена.

– Что вы имеете в виду? Боятся, что я их не посажу? Я дала какой-то повод?

Андрей Иванович пожимает плечами:

– Нельзя исключать и еще одну причину … – смотрит на меня, я ему мешаю.

– Мне выйти? – спрашиваю судью.

– Пригласи Беляеву, – говорит Надежда Егоровна.

Обвинитель выходит из кабинета. А я ввожу потерпевшую Беляеву. Женщина лет тридцати пяти. Ее двенадцатилетнюю дочь Мартын сперва сам изнасиловал, а потом отдал своим ребятам «на хор».

– Вы тоже откажетесь от показаний? – спрашивает судья.

Беляева отвечает с раздражением:

– Нам сказали, что вы все равно оставите их на свободе.

– А может, вам денег дали? – осторожно спрашивает судья.

На лице Беляевой неподдельное негодование:

– Какие деньги, вы о чём?

Надежда Егоровна говорит тихо и твердо:

– Сейчас всё зависит от вас. Я вам гарантирую, что они сядут, и сядут надолго. Матерью клянусь. Повторяю, всё зависит от вас.

Мы снова в зале заседания. У Мартына и его банды глаза блестят от близкой удачи. «Господи, – молюсь я про себя, – только бы Беляева не подвела».

Неожиданно судья поднимает Мартына:

– Мартынов, вы обвиняетесь в том, что обманом завлекли двенадцатилетнюю Беляеву к себе в квартиру, изнасиловали её, а потом отдали своим дружкам и они насиловали девочку всю ночь, причем в извращённых формах. Суд дает вам возможность смягчить свою ответственность чистосердечным признанием.

Мартын лениво отвечает:

– А вы спросите Беляеву, было ли вообще изнасилование. Чего вы её не спросите?

– Я даю вам возможность смягчить свою ответственность, – повторяет судья.

– С моей стороны и со стороны моих ребят ничего такого не было, – твердо заявляет Мартын.

Надежда Егоровна велит мне ввести Беляеву.

– Вы готовы дать показания?

– Да, – твердо отвечает Беляева.

Мартын вскакивает со скамейки:

– Беляева оговорить хочет. Свидетелей у неё нет.

– Но есть результаты экспертиз, Мартынов, – говорит судья. – Целый том! Будем зачитывать или всё же признаетесь?

– Не в чем мне признаваться, гражданин судья, – кричит Мартын. – А написать можно что угодно, бумага все стерпит.

Судья принимает решение огласить результаты экспертиз и провести допрос потерпевшей девочки и ее матери в закрытом режиме. Я прошу публику покинуть зал.

Ну, как тут не закурить? Заседание давно закончилось, а у меня до сих пор дрожат руки. А каково было Беляевой давать показания, рассказывать в деталях, как измывались над её дочерью. Мартын и его дружки метались по клетке, орали, смеялись, короче, вели себя, как невменяемые. Но в какой-то момент Мартын спокойно и твердо сказал что-то Дудукину. У Дудукина вытянулось лицо, он что-то тихо ответил. И с этого момента не сводил глаз с тома, из которого судья зачитывала результаты экспертиз.

Следом за Беляевой, начали давать показания и другие потерпевшие.

Когда заседание суда закончилось, Дудукин подошел к моему столику.

– Клавуль, ты не забыла? Сегодня репетиция.

Есть люди, в которых живет Бог. Есть люди, в которых живет дьявол. Дудукин из тех, в ком живут только глисты. Он смотрел то на меня, то шарил глазами по томам уголовного дела. Я только потом поняла: ему нужно было узнать номер тома, где были подшиты результаты экспертиз.

Увидев, что ему требовалось, он вернулся к клетке, откуда конвой выводил Мартына и его подельников. Что-то шепнул Мартыну. Потом дал ему свой мобильник. Мартын кому-то позвонил, что-то сказал. Конвой не мешал. В конвое тоже свои ребята.

Кладу дело в сейф, закрываю, опечатываю. Судья снимает мантию. На ней дорогой деловой костюм. Он ей очень идет. Вообще, она еще молодая и довольно привлекательная женщина. Один недостаток – слишком жесткий взгляд. Она не замужем, разведена, но мужчины ее боятся.

Думаю, сказать или не сказать?

– Надежда Егоровна, Дудукин как-то странно тёрся…

– Я видела.

Ну, видела и хорошо. Мое дело предупредить, твоё – принимать меры. Я бы этого Дудукина на пушечный выстрел к суду не подпускала. Если подпустила, значит, кто-то за этого мастера машинного доения попросил. А если сейчас не примешь меры, значит, для тебя отношения с кем-то главнее соображений безопасности.

– Ты в театр? – спрашивает Надежда Егоровна.

– В театр.

– Репетиция?

– Угу.

– Что ставите?

– «Бонни и Клайд».

– Надо же! Кого играешь?

– Я гример. Но сейчас Эльку подменяю. Она в Москве, поехала поступать.

– А ты чего не поехала? У тебя, по-моему, больше внешних данных.

– У меня данные, а у Эльки талант. Я на юрфак пойду, на заочное отделение. Буду, как вы, судьей.

– На юрфаке лучше учиться очно, – говорит Надежда Егоровна.

Это я сама знаю. Но где взять денег на очное обучение?

Выхожу из суда. У входа Дудукин, уже в гражданском, стоит возле своей новенькой «десятки».

– А я тебя поджидаю. Давай подвезу.

Тупые люди, как тупые ножи. Вроде, и вреда не причиняют, а бесят. Знаю, сейчас начнет приставать словами. Словоблуден до экстаза. Про таких говорят – суеплёт. Я не хочу, чтобы он трахал мне мозг. Я бы отказалась, но суд – на самой окраине города. А театр – в центре. Пешком идти минут двадцать. Ладно, мастер доения, прокачусь с тобой. А дальше – как в песне поется. «Но на большее ты не рассчитывай».

Я ехала и не знала, что жизнь переходит в режим «ездец»…

Дудукин начал меня прощупывать:

– Как думаешь, что решит судьиха? Посадит? Не посадит?

Дай, думаю, я тебя прощупаю:

– А ты бы что на её месте сделал?