Сотая и, пролив слезы, обвила его шею своими теплыми руками, — береги только лицо — оно наше будущее…

И целую минуту смотрела ему вслед, не вернется ли он обратно, как иногда случалось. Выждав необходимое контрольное время, сбросила с себя халат, натянула полотняную рубаху, рукава которой были все в мелких розовых брызгах. Сверху плащ. Извинилась перед Музой. Поскольку приближается время выбора и ей придется уехать из этого дома, она хотела бы навестить еще пару соседей, с которыми была незнакома… И, конечно, зайти к Музиному Директору, к которому Сотая была равнодушна, и даже более — вызывал он у нее чувство брезгливости из-за белой, безволосой как коленка и узкой груди, но это был единственный человек в ее жизни, имевший имя. А кому не лестно быть женщиной с номером, которая допускаема в постель к самому Директору. Конечно, Директор не Гример, но для Сотых и Директор что крылья для бездомной кошки.

Муза удивилась, что за такой короткий срок ей придется столько успеть.

— Ничего, раньше больше успевала, не умея. А теперь! Оооо, — она подмигнула Музе и завязала тесемки капюшона бантиком.

— Пока… — чмокнула Музу в щеку.

Муза вернулась к столу, потом прошла в сад. Надо было что-то придумать или, во всяком случае, сделать все, что могла, чтобы к прошлому отнестись без вины и спокойно… Села в кресло, в котором Сотый давил птиц, задумалась. Пели плицы, падали листья… И было тихо…

IX

Сотая подошла к соседней двери, торопливо дернула ручку. Двери разошлись. В холле никого не было. Сняла плащ, повесила его. Тихонько толкнула вторую дверь — та отъехала. И комната была пуста. Следующая тоже. В третьей был сумрак, сырой и теплый. И вдруг она вздрогнула — прямо на нее смотрели глаза. Удивленные, и в них жил страх. Так приходят только они. Страх был похож на птицу в клетке, когда открыта дверца и рука тянется достать птицу.

— Вы Сто первый?

— Нет, Девяносто девятый.

— А я Сотая. Живу рядом, — она протянула руку.

Страх взмахнул крылом, юрк мимо руки — и скрылся из глаз.

— У меня вот несколько минут свободного времени.

— Пойдемте, я напою вас чаем, — Девяносто девятый встал.

— У меня всего несколько минут времени. — Сотая подошла к нему. — У меня всего несколько минут, и я уйду. Иди сюда, — она потянула Девяносто девятого к себе. Ощутила, как он весь напрягся, задышал тяжелее, ощутила его сердце, которое забилось чаще. И поползла стружка, тонкая, прозрачная, протяжно, монотонно. Доска еще не была готова, а Сотая уже думала, что материал сырой и вряд ли стоит на него тратиться…

Она, пожалуй, чувствовала, что партнер сходит с ума, и ничего похожего в своей жизни он не встречал, и, в общем-то, немного немилосердно уходить сейчас… Но время!

Так человек, несущий воду, не дает напиться умирающему старику, ибо там, впереди, эту воду ждут роющие колодец, чтобы напоить весь мир. Иногда бывает, что донесший не застает никого в живых. И возвращается обратно и находит оставленного мертвым.

— Некогда, я сказала тебе, что несколько минут…

Сердце ворочалось, как застрявшая машина, ноги дрожали. Он отпустил ее. Она вышла в холл, накинула плащ. Он подошел к ней, прижался.

— Подожди минуту…

— Завтра, слышишь, завтра я приду.

Выскользнула из двери. Вышла на улицу. Дождь встретил ее прохладой, но не остудил, а сжал своими струями тело. Еще неся в себе прикосновение руки возле губ, около уха, она заспешила, и эта сила неостывшего возбуждения пронесла ее по улицам, мокрым, черным, блестящим, скользким, до заветного подъезда. Дверь настежь.

— Здравствуй, ты опоздала на десять минут.

— Он ушел на десять минут позже.

— Это правда?

Но он уже не слушал ее. Он ждал ее и не дал снять плащ…

Х

Муза убрала сад. Вымыла следы крови и мяса. Подмела опавшие листья. Ничего путного она не придумала. И ей захотелось к себе, в свой сад, к Гримеру, от чужих тайн, от чужой грязи. Надела плащ. Распахнула дверь.

— Я не могу до завтра. — На пороге Девяносто девятый, всклокоченный, узкие глаза, весь пьяный…

Музе жалко его, она даже медлит, прежде чем произнести свою всемогущую фразу, ибо уже от нее зависит, останется Девяносто девятый в живых или вечером его ждет Комиссия. Сейчас и тот узнает об этом. Гнала лиса зайца, да и сама в капкан — щелк.

— У меня имя, — Муза даже головой покачала, как будто прощения попросила.

…Все прошло, все улетело, все исчезло. Девяносто девятый стал мягким, как каша, на лбу выступил пот, обезъязычел.

— Ладно, иди, чего стоишь. Я не скажу… — держась за стенку, Девяносто девятый выполз за дверь. И Муза вышла вслед.

Все-таки удобно иметь имя. А вот ворвись он в догримеровы годы — и нужно было бы царапаться, защищаться. Господи, как трудно женщине без имени. Да и кому без него легко. Сразу и беззащитен, и зависим. От чего только ты не зависим. Хотя и Муза, и Гример зависимы от более крупных имен. Но… это уже не так грубо, другой уровень, хотя если имена равны, то же самое… А парня ей все-таки было жалко.

«Вот неутомимая баба, — подумала она о Сотой, — видимо, даже ушла раньше времени».

Едва Муза отошла несколько шагов от подъезда, ее чуть не сбила с ног Сотая. Вытянув вперед голову, как утка перед посадкой на воду, она летела домой… Узнав, что сам еще не вернулся, облегченно вздохнула и шмыгнула в проем двери. Еде несколько шагов. Поворот, и навстречу Сотый. Совсем другое дело. Неторопливо. Вальяжно. Задумчиво. Остановился посмотреть так, что Музе захотелось вымыть глаза. Что она и сделала, подняв лицо кверху.

— Погода прелесть, даже домой не хочется, если бы не время… — Сотый подмигнул. — А может, проводить тебя…

Муза поежилась…

— Спасибо, — подумав при этом: «Какая все-таки скотина», но улыбнулась и, боясь, что ее начнут уговаривать, попрощавшись, пошла вперед.

Тот не сразу повернулся. Перекосил рот. Жалко, имени нет, а то бы он ее давно… Правда, дело не только в имени, — как он умел, сюда, пожалуй, не подошло бы. Да и зачем возиться, когда этого добра и так навалом за любой дверью. А что у них, с именем, тело, что ли, другое…

А может, другое. Мысли приклеились к