слову «имя» и завертелись вокруг, как кудель на веретено. Не сразу, не теперь… но ведь каждый в городе теоретически мог достичь имени. Сотый вытер лицо, наклонил голову вперед, чтобы дождь не попадал на кожу. До выбора Главной пары осталось три дня, его операцию ведет Гример Музы, а значит, второе место. Следовательно, имени ему не видеть как своих ушей. А чудо? Ведь возможно же чудо.

Он остановился; с этой минуты, забыв и про Музу, и про Сотую, и про Сто шестую, он почему-то стал ждать чуда. Так мысль, случайно промелькнувшая в голове, вдруг становится очевидной, включает предчувствие, и начинает работать ожидание, а почему, убей бог, человек никогда бы не смог объяснить. Происходит то, что происходит вне нас, а мы только ощущаем это происходящее! И ради Бога, не думайте, что внешне в его жизни что-то тут же переменилось. Он шел домой. Дождь шел над ним. Завтра опять он проведет свой рабочий день на операционном столе. Вечером будет смотреть с Сотой видеозаписи и давить птиц, а потом отправится по своим делам. Это хорошо я придумал, подумал он, по своим делам. Потом будет возвращаться, как сегодня. Настолько все похоже, что можно предположить: это уже завтра или через десять лет он возвращается домой — день ото дня его неотличим… Но вот ощущение ожидания чуда появилось в нем. Он попытался понять, почему это произошло. День был весь на виду. И ничего особенного не случалось. Муза приходила и раньше. Да. Но последний раз она была две недели назад. И должна появиться через две недели, а пришла сегодня. Неужели приход Музы что-то менял в его жизни? Конечно, если ей нужно что-то узнать или передать, она сделала бы это через Гримера. Ах, как прекрасно жить в городе, в котором не бывает неожиданностей. Тогда сразу вот так, по одному крохотному фактику, можно догадаться, что должно произойти что-то необыкновенное. Но не в этом только дело, не в размышлении. В него вошло ожидание чуда. Это было точно и просто по ощущению, как сопротивление лица дождю, как то, что он еще нес в себе руки и губы Сто шестой. И ему стало тепло и радостно. И у простого человека с трехзначным номером бывают свои радости. Как говорят в Городе, и до воробья радость, если верить, доберется. Улыбаясь чему-то, вошел Сотый в дом. Сама уже в халате встретила его, как всегда, так, как будто не видела целую вечность. И он еще больше осклабился на ее вытянутые руки, которые сняли с него плащ, а потом ласково обхватили его шею, он даже сам удивленно потянулся к ней, чему несколько удивилась и она. Обычно после таких прогулок оба быстро ложились и засыпали, оба, а тут… может, из-за своего нового ощущения, может, потому, что сегодняшняя прогулка не так уж была удачна — поднадоела Сто шестая, и оказалось, что напрасно он давил своих птиц, ибо партнерша заставила его давить у себя; во-первых, он мастер, а во-вторых, возбужден, а она нет, пожалуй, сегодня он впервые подумал, стоит ли тратить столько времени и сил, если тебе почти так же, как и с Сотой… А может, чуть ласковее обняла Сотая его… но…

Она положила руку на его плечо, плечо было теплым и даже горячим. Так тепла и даже горяча грязь, в которой в летний день толкутся две свиньи; грязь глубока и жирна, она течет по ногам, застревает в щетине, окатывает их морды, и одна свинья повалит другую, и они начнут кататься в этой жиже — теплой, горячей, зловонной, радуясь запаху, и теплу, и возможности переваливаться с боку на бок, кружась и хлюпая жижей… Хорошо?.. — Хорошо.

XI

Им хорошо. Но количество в данном случае еще не имеет важного значения в осуществляемом действии. За время повторного вытеснения телом грязи, масса которой равна массе их тел, мы вполне успеем увидеть того, кто завел пружину, приведшую в движение Гримера. Зубец оной повернул его мысли предложением проведения операции по новым данным, Муза мыслью Гримера завела себя и передала движение Сотым, а как это случилось, они сами не поняли, те не остановили движения до сих пор. И даже когда остановятся, все равно будут крутиться в главном направлении.

Итак, четыре человека в этом городе живут уже иначе, они уже заболели идеей движения, — сами не понимая, чем на самом деле. Ибо их поступки совпадают с их желаниями, и они внешне продолжают такую же жизнь, какую, как им кажется, и вели до сегодняшнего дня, оттенки отличия в счет не идут. Но знающий будущее легко поймет, что это за перемены на самом деле. Это великие перемены на самом деле. Хотя никто в Городе этого пока не знает. Кроме разве закрутившего пружину действия, но и он никогда в жизни не стал бы этого делать, если б знал о масштабе и результатах своего начинания.

Речь идет о Таможеннике, который предложил нашему Гримеру готовить Главную пару, когда самим законом с ней должно работать только Великому. Так зачем же Таможенник такое отлаженное и надежное хозяйство, как Город, которым управлять нелегко, но вполне приспособленно и привычно, обрек на перемены?

Привычка и традиции — вот суть жизни, и когда нарушаются они — никто не знает, чем это может кончиться.

Может, благородная идея обретения равенства живущими в Городе?

Может, попытка освобождения от вечного страха Ухода?

Может… прочая и прочая великие причины, во имя которых ломаются города и люди…

Увы… Стыдно сказать и произнести, но все дело, к сожалению, к несчастью, черт знает, почему это случилось, оказывается, Боже мой, в сугубо личной вражде Таможенника и Великого Гримера, которая началась за день до того, как наш Гример был спасен и освобожден Таможенником от Комиссии. Когда начинается такая вражда, авантюристов должно освобождать от Комиссий. А Гример в данном случае оказался, как это ни грустно признать, с точки зрения Закона, именно им. Но, естественно, в дальнейшем, конечно же, не повторится ничего похожего, во всяком случае, теперь. Он и Муза думали только так, но… Гример Таможеннику понадобился опять именно в этом качестве.

Что же касается причин, приведших к ссоре Таможенника и Великого, думаю и сам Бог — случись ему быть свидетелем ссоры — четко бы не сформулировал их: только, может, внешний ряд — и ссоры год назад, и последней, после которой Таможенник приперся к Гримеру. Ну, это и мы