Так оно и вышло: на очередной рытвине не выдержали уж две оси. Повозка резко накренилась; в разные стороны покатились оба правых колеса, заднее и переднее, и шарабан рухнул набок. Чемоданы, корфы, сундуки повалились на землю, Феоктиста вывалилась тоже, а Степан и Лида каким-то чудом удержались: он – за дугу, Лида… ну, она сама не знала, как и за что удержалась, но все-таки осталась в повозке. Самое удивительное, что, избавившись от груза, шарабан налетел на еще одну ухабину – и вернулся в прежнее положение, так что Лида и Степан, повиснув было над землей, снова оказались сидящими на своих местах.

Кобылка, к счастью, не пострадала и продолжала резво перебирать ногами в сломанных постромках, словно показывала свою ретивость и желание продолжать бег, и ей даже удалось немного сдвинуть шарабан, но тут очухавшийся Степан натянул вожжи, и лошадь поуспокоилась.

Феоктиста, тоже, к счастью, не пострадавшая при падении, поднялась на ноги и, отряхиваясь, разразилась проклятиями в адрес Степана, хотя ей следовало бы проклинать также и себя.

– Всё! – крикнула она рыдающим голосом. – Пропали мы! Теперь до сумерек мы не воротимся! Теперь прикончит нас Маремьяна! Сумерки – самое ее время!

Лида только вздохнула, выбралась из качающегося шарабана и побрела по траве собирать вещи, выпавшие из кофров. Сумерки сумерками, Маремьяна Маремьяной, сорока сорокой, а оставлять свои платья, туфельки, сумочки, накидки, шали, меха, сапожки валяться при дороге она не собиралась У нее был богатый гардероб, ибо отец одевал ее ну буквально как куклу и никогда не жалел денег на ее прихоти. Впрочем, если уж говорить честно, прихотей у Лиды было не столь уж много, и гораздо чаще случалось так, что отец буквально силком заставлял ее принять в подарок очередную обновку.

Собирая вещи в охапку, она вдруг подумала, что эту картину – разбросанные по траве и повисшие на кустах наряды – она вроде бы уже когда-то видела… И тут же вспомнила сон, который приснился ей в поезде. И вот сон этот начал сбываться! А раз так, теперь, видимо, следовало бы ожидать появления медведя…

В это мгновение раздался топот копыт, и из-за поворота показалась быстро, но при этом осторожно двигавшаяся открытая двуколка на высоких колесах. Каким-то непостижимым образом вознице удавалось заставлять свою лошадь идти ровной, нетряской рысью, словно дорога не была усеяна рытвинами и ухабами.

Однако, взглянув на этого возницу, Лида не смогла сдержать сдавленного крика, потому что в первую минуту показалось ей, что медведь и в самом деле появился! Впрочем, она немедленно сообразила, что медведи двуколками не управляют, а все дело в том, что пролетка двигалась против низко опустившегося уже солнца, оттого очертания фигуры этого человека и казались такими темными, громоздкими и неуклюжими. Но вот он подъехал, и Лида разглядела, что у него очень широкие плечи, которые делал еще шире наброшенный на них роклор[17]. Увидев этот роклор, Лида вдруг почувствовала, что озябла: ближе к сумеркам стало прохладнее, и тонкая шелковая шаль ее уже не грела.

Она с любопытством уставилась на незнакомца.

Росту он оказался не слишком высокого, был скорее кряжистым, чем стройным. На первый взгляд казался он лет около тридцати. Мягкая шляпа была низко надвинута на лоб, затеняя резкие черты лица, имевшего мрачное, неприветливое выражение. Небольшая, очень аккуратная черная бородка и ухоженные усы, твердые губы, над которыми нависал хищный нос. Он вряд ли мог бы считаться не только красивым, но даже привлекательным, если бы не раскосые и очень темные глаза, окруженные длинными стрельчатыми ресницами. В этих глазах было нечто таинственное, и у Лиды почему-то сжалось сердце, когда взгляд незнакомца обратился к ней. Сердце неистово заколотилось, девушке стало страшно, как не бывало никогда в жизни, и потребовалось немало сил, чтобы если не наутек броситься, то хотя бы лицо руками не закрыть и не выставить себя полной дурочкой.

А дурочкой казаться перед этим незнакомцем Лиде почему-то никак не хотелось…

И все-таки она выглядела, вероятно, очень глупо, замерев перед ним с охапкой разноцветных платьев, прижатых к груди, потому что губы незнакомца чуть изогнулись в усмешке, а глаза словно ощупали Лиду с головы до ног и с ног до головы.

Она почувствовала, что краснеет. И этого мало: ее просто в жар бросило!

– Не могу ли я быть вам чем-нибудь полезным, барышня? – спросил он чуть хрипловатым баритоном, снимая мягкую фетровую шляпу и обнажая бритую голову. При этом вид у него сделался диковатый и даже разбойничий, так что Лиду снова зазнобило от страха.

Эти пугающие броски то в жар, то в холод были для нее непривычны и неприятны. Она изо всех сил пыталась справиться с собой, выдавить хоть слово, но сердце по-прежнему колотилось неистово, дыхание прерывалось, горло перехватывало, и Лида с ужасом подумала, что сейчас рухнет без чувств к ногам этого незнакомца.

Вот ужас! Вот потеха! Вот стыд!

– Батюшка, милостивец, Василий Дмитриевич! – заголосила в это мгновение Феоктиста, кидаясь вперед и норовя припасть к руке возницы, которую он, впрочем, облобызать не позволил. – Сам Бог вас послал! Не оставьте в беде внезапной, нежданной, не покиньте сирот!

– А кто здесь сироты? – слегка усмехнулся Василий Дмитриевич, не сводя глаз с Лиды, и от этого хрипловатого смешка по ее телу прошла новая волна жара. Стало совсем худо.

Помогла удержаться на ногах только довольно унизительная мысль, что Василий Дмитриевич рассматривает ее так пристально, скорее всего, потому, что прежде ему не доводилось наблюдать, как может женское лицо с такой быстротой то краснеть, то бледнеть.

– Ваша маменька, сколь я помню, – продолжал Василий Дмитриевич, обращаясь к Феоктисте и Степану, но не сводя глаз с Лиды, которая краешком своего помутившегося сознания подумала, что она угадала: эти двое – брат и сестра, – еще жива. Неужто вы, барышня…

Тут он оборвал себя, соскочил с повозки, проворно намотав вожжи на ступицу колеса, и подошел к Лиде.

Ей неудержимо захотелось попятиться, однако ноги ее не слушались.

– Неужели вы, барышня, племянница Ионы Петровича, дочь его недавно упокоившегося брата? – спросил Василий Дмитриевич. – Мне бы следовало сразу догадаться: я наслышан о вашем прибытии. Примите мои соболезнования в связи с вашей утратой.

Лида слегка кивнула, думая, что надо бы протянуть руку для знакомства, однако она как вцепилась в охапку платьев, так и не могла расцепить пальцев, и выглядела, конечно, преглупо, однако пусть уж лучше так: ведь она, наверное, умерла бы на месте, если бы этот человек коснулся ее руки своими твердыми обветренными губами.

«Да что со мной творится?!» – вскричала она мысленно, однако ответа в своем помраченном сознании не нашла, ибо ничего подобного никогда прежде не испытывала.