У нее слезы навернулись на глаза и от радости оказаться вновь рядом с членом своей семьи, и от жалости, жгучей жалости к Ионе Петровичу, которого до такой степени измучила болезнь, что он выглядел лет на двадцать старше своего старшего брата, хотя на самом деле был на пять лет младше его.

– Лидуша, милая! – позвал Иона Петрович своим ласковым, хотя и слабым голосом, и Лида, всхлипнув, слетела с двуколки, даже не опершись на руку господина Протасова, бросилась, на два аршина[23] обежав Авдотью Валерьяновну, к дому, взлетела на крыльцо и припала к дядюшке, которого чернобородый мужик по-прежнему не спускал с рук.

Последовали слезы, поцелуи, бессвязный лепет людей, которые многое друг о друге слышали, однако никогда не виделись, искренние проявления радости родственников, которые одни только и остались друг у друга из всей семьи. Все это время чернявый мужик стоял неподвижно, не двинув ни одним мускулом лица, не перехватив рук, словно никакой тяжести или неудобства от своей ноши не чувствовал.

– Ну, пойдем в дом, Лидуша, пойдем в дом, милая, – пробормотал наконец Иона Петрович, не выпуская руки племянницы. – А ты, брат Касьян, – обратился он к своему могучему слуге, – неси меня в гостиную да усади там, а сам поди скажи Марковне, чтобы подавала на стол, да побыстрей, да всего повкусней пусть принесет, соленостей-сладостей-печива!

Амбигю[24] пускай подаст разнообразного, рыбного свежего, только с дафнией[25] не переборщить, как давеча. На горячее битки[26], потом жданики[27] творожные горячие, кои были ей мною лично заказаны еще вчера, на сладкое же дать битый пирог[28] с медом и испанский ветерок[29], конечно! Да пусть не вздумает сунуть под шумок каких-нибудь объедков позавчерашних, какими Авдотья Валерьяновна меня ежевечерне норовит попотчевать по обычаю своей матушки. А коли Марковна ослушается, то пристращай, что запорю, не помилую, и никакая барыня ей заступницей больше не будет!

Чернобородый мужик, которого, как легко было понять, звали Касьяном, повернулся, чтобы вернуться в дом. Лида, чьей руки дядюшка не выпускал, влачилась за ним, как привязная, совершенно ошарашенная внезапно открывшимися ей тайнами семейной жизни Ионы Петровича и Авдотьи Валерьяновны. Да, похоже, не только грудная жаба да постоянные боли в неправильно сросшейся ноге изнурили дядюшку – главная хворь его называлась «Авдотья Валерьяновна», и Лида, при всей вспыхнувшей родственной любви, пожалела, что явилась в этот дом. Остро захотелось ей сейчас оказаться на станции Вязники и там, пусть даже сидя на бревнах и оставив в чистом поле все свои кофры, дождаться обратного поезда в Москву, только бы не оставаться в этой атмосфере взаимной нелюбви, скрытых и тайных обид, попреков и ссор.

А впрочем, тут же вспомнила Лида, деваться ей в Москве совершенно некуда, а одной жить невозможно и неприлично. Выходить же замуж только ради того, чтобы сыскать себе некоего постоянного опекуна, совершенно не хотелось. Особенно с некоторых пор, а точнее, после одной встречи при большой дороге, в виду разбросанных по траве и кустам Лидиных нарядов…

Она вдруг испугалась, что сейчас войдет в дядюшкин дом – и никогда больше не увидит Василия Дмитриевича, однако Иона Петрович дернул Касьяна за руку, что, видимо, служило сигналом к остановке, и обернулся к Протасову:

– Прости, Василий Дмитриевич, забыл тебе спасибо сказать за то, что племянницу мою в целости и сохранности доставил! Так и знал я, что путешествие на этом старом шарабане добром не кончится, да Авдотья Валерьяновна, как всегда, сделала по-своему, а ее ведь не переспоришь. Счастье, что ты согласился мне помочь да съездить поглядеть, как и что с девочкой там. Теперь окажи честь и милость, отужинай с нами, друг-соседушка.

– Не за что благодарить, Иона Петрович, – ответил Протасов с полупоклоном. – Это ты меня разодолжил, позволив услугу тебе оказать и перед такой красавицей в роли спасителя выступить. Благодарю и за приглашение, однако принять его сейчас не могу – есть неотложные дела.

– Ну, коли дела, так и быть, не неволю, – отозвался Иона Петрович, – однако завтра к обеду будь любезен появиться, иначе разобижусь смертельно! Что ты за моду вдруг взял мои приглашения да мой стол манкировать? Оно, конечно, Авдотья Валерьяновна разнообразием блюд не балует, однако же при тебе доводится и мне поесть сытно и весело! Уж она ради своего кузена все что есть в печи на стол мечет, а чего там нет, прикажет приготовить!

«Так они родственники! – догадалась Лида. – Василий Дмитриевич и Авдотья Валерьяновна – родственники, кузены. Вот отчего они так похожи, а я и не поняла сразу, кого мне тетушка напоминает… Конечно, много общих черт, только у Василия Дмитриевича их диковатость и резкость кажутся естественными и даже привлекательными, а у Авдотьи Валерьяновны – пугающими и даже отталкивающими».

Да батюшки ж вы мои, да неужто сыскалась бы у Василия Дмитриевича хоть одна черта, которая показалась бы Лиде не естественной и не привлекательной?! Впрочем, над этим вопросом она задумываться не стала, зато отметила, что весьма схож с Протасовым и Авдотьей Валерьяновной также и Касьян.

Ну что же, общеизвестно, что русские баре (так же, впрочем, как баре любой другой национальности!) многие и многие века пользовались в своих имениях тем, что французы называют droit de prélibation[30], оттого и бегают во многих поместьях России господские бастарды[31], как две капли воды схожие с господскими же законными детьми. Видимо, Касьян из таких же бастрадов.

– Не станем загадывать, – уклончиво промолвил Протасов, не отвечая на ищущий взгляд Лиды и на гостеприимный взор Ионы Петровича. – Довлеет дневи злоба его, а завтра настанет новый день с его новой злобою.

Лида вздохнула обреченно, поняв, что Протасова и в самом деле увидит теперь невесть когда, да еще и невесть, увидит ли вообще. Было что-то категоричное, непреклонное в его внешне вежливом отказе, и чувствовалось, что, при всем его, несомненно, добрососедском отношении к больному старику, задерживаться в карамзинском доме Василий Дмитриевич избегал, избегает и впредь намерен избегать.