Засунув руки в карманы брюк, он несколько мгновений наблюдает за мной. Он пытается вывести меня из себя, надеясь, что я смягчусь.

Этого не произойдет.

— Тебе нужно поесть.

— Мне не нужно делать ничего из того, что ты мне говоришь.

Потянувшись за подносом, я собираюсь пихнуть его ему в грудь и потребовать, чтобы он убрал его, когда он заговаривает.

— Она жива.

Я пару раз моргаю, думая, что, должно быть, ослышалась.

— Я собирался рассказать тебе, когда вернусь, но это, — говорит он, указывая на состояние жилой зоны, — случилось, и я за…

— Ты забыл? Ты забыл сказать мне, что моя мать не умерла? — Спрашиваю я в ужасе.

— Я не имел в виду… — Его рука поднимается, чтобы откинуть волосы назад, но этого не происходит, потому что мой и без того потрепанный характер снова выходит из-под контроля.

— НЕТ, — кричу я, поднос в моей руке летит к нему. Он едва успевает увернуться, когда кофе, апельсиновый сок и еда летят в стену. — Ты, блядь, не должен этого делать, Тео.

Впервые с тех пор, как я его встретила, он на секунду выглядит немного не в своей тарелке, переводя взгляд между мной и грязью, стекающей по его красивой матово-черной стене.

Моя грудь вздымается, когда я смотрю на него, отчаянно нуждаясь в ответах, в дополнительной информации, но отказываясь на самом деле просить его о чем-либо.

— Она в реанимации, — говорит он, вероятно, чувствуя, что мне нужно больше. — Поначалу это было не просто, но нам удалось доставить ее туда как раз вовремя.

— Она провела пару часов в операционной, чтобы ее заштопали и наполнили кровью. Выздоровление не наступит в одночасье, но они думают, что с ней все будет в порядке.

Я падаю на край кровати, тревожно переплетая пальцы.

— Она хотела умереть, — шепчу я.

— Эм, я не…

— Она хотела умереть, потому что ты запер ее в камере в подвале. О чем ты думал, Тео?

— Ты должна знать, — говорит он, становясь передо мной, его глаза умоляют меня поверить ему, — что я не имею к этому никакого отношения. Я понятия не имел, кто она такая, что она вообще существовала, пока она не появилась у папы.

Он опускается на корточки и смотрит мне в глаза. Его руки двигаются, им не терпится дотянуться до меня, но, к счастью, он сдерживается.

— Почему?

— Она работала на него.

— Господи.

— Она торговала для него. В Ловелле.

— Черт. Черт, — выплевываю я, поднимаясь на ноги. — Неужели она ни хрена не понимала, насколько это опасно? — Спрашиваю я, в основном для себя.

— Никто не заставлял ее, Эм.

— Но Волки заправляют дерьмом в поместье. Если бы они знали, если бы они поймали ее… — Его глаза встречаются с моими, и я немедленно останавливаюсь. — Они это сделали, не так ли?

— Я не знаю. Честно говоря, я не знаю подробностей ни о чем из этого.

— И все же ты согласился жениться на мне? Отвали. Ты знаешь все. Я знаю, что ты это делаешь.

— Я этого не делаю, — возражает он, — и я не соглашался на это. На все это. Мой отец продал меня так же, как твой дедушка продал тебя.

— Я тебе не верю.

Грустный смех срывается с его губ. — Я не виню тебя.

Он сокращает расстояние между нами, и у меня перехватывает дыхание, когда жар от его тела проникает в мое.

— Эм, — вздыхает он, поднимая костяшки пальцев и проводя ими по моей щеке.

Мой мозг кричит мне ударить его, причинить ему боль, заставить его сделать огромный шаг назад, но мое тело, мое измученное, слабое тело прижимается к его теплу.

— Я знаю, ты не веришь ни единому слову, которое слетает с моих губ прямо сейчас, но для протокола, я никогда не хотел причинить тебе боль.

— Пффф. — Я не могу удержаться, чтобы не закатить на него глаза. — И все же, это все, что ты сделал.

Его глаза темнеют, и ухмылка подергивается в уголке его губ.

— Все, что я сделал? — Спрашивает он, его голос звучит тише, чем всего несколько секунд назад.

— Тео, — рычу я, отказываясь признавать, что его глубокий голос делает с моими внутренностями. — Это нельзя исправить несколькими оргазмами и грязным сексом.

— Я знаю, — мягко говорит он, обхватывая рукой мою шею сбоку и проводя большим пальцем по моей челюсти. — Хотя, может быть, так будет легче принять это.

Втягивая нижнюю губу в рот, я делаю вид, что обдумываю его предложение. Его глаза блестят от возбуждения, и он подходит немного ближе, пока мои прикрытые полотенцем груди не касаются его груди.

— Но я не трахаюсь с лжецами. Убирайся нахуй из моего пространства.

Моя рука поднимается, готовая дать ему пощечину, но прямо перед тем, как я чувствую этот восхитительный укол боли, его пальцы обхватывают мое запястье.

— Я на шаг впереди тебя, Мегера.

— Хорошо, тогда ты знаешь, что я собираюсь делать дальше.

На этот раз его высокомерие берет верх, и он совершенно не замечает, как я поднимаю колено, пока оно не сталкивается с его яйцами.

Клянусь, следующие несколько секунд происходят как в замедленной съемке, просто чтобы я могла насладиться каждым прекрасным моментом этого.

Его глаза расширяются, а подбородок опускается, прежде чем все его тело сгибается, когда он берет свое барахло и падает на колени передо мной.

— Ты, блядь…

Слегка наклоняясь, я провожу костяшками пальцев по его щеке, имитируя его движение всего несколько минут назад.

— Возможно, ты захочешь проверить свой план действий, Чирилло, потому что что-то подсказывает мне, что ты этого не предвидел. А теперь, — говорю я, поворачиваясь к нему спиной и роняя полотенце, — если ты не собираешься позволить мне уйти, сделай одолжение и убирайся нахуй из моей комнаты.

Я возвращаюсь в ванную и натягиваю его одежду, которую сбросила перед тем, как принять душ, обратно.

— Я хочу увидеть свою маму, — кричу я через все еще открытую дверь, — и даже не думай, блядь, о том, чтобы держать меня подальше от нее.

Он сердито смотрит на меня, когда я возвращаюсь в спальню и плюхаюсь на кровать.

— Я поговорю с больницей и отвезу тебя, как только она сможет принимать посетителей.

— Я ценю это, — говорю я, не отрывая глаз от потолка. — И я хочу свои вещи, если ты собираешься настаивать на том, чтобы запереть меня здесь на обозримое будущее. С таким же успехом я могла бы сделать кое-какую домашнюю работу и воспользоваться своим пленением.

Его пристальный взгляд заставляет мою кожу покалывать от осознания, но я отказываюсь смотреть на него. Что-то подсказывает мне, что уязвимое выражение, промелькнувшее в его чертах ранее, может вернуться, и я не хочу этого видеть. Я не хочу даже на секунду думать, что ему может быть больно, потому что не может быть, чтобы то, через что он сейчас проходит, было так же плохо, как то, что есть у меня.