временем я к ней просто привыкла.

Тами настигла меня в коридоре второго этажа, и в класс я вошла, сопровождаемая ее ежеутренним перечислением новостей, слухов и собственных домыслов. На ходу отвечая на приветствия, я прошла к столу наставников, где лежали подготовленные к первому уроку книги Закона. Исчерпав школьные сплетни, Тами перешла к городским:

– Кто-то снова пропал, читала? Прямо в воздухе растворился! Уже неделю найти не могут!..

В кои-то веки ее болтовня меня заинтересовала, но узнать больше о странном исчезновении не удалось – к столу подошел Кинн.

Тами прервалась на полуслове и, пролепетав, что уже взяла книгу, ретировалась на свое место в самом конце класса. Кинн лишь мельком глянул на нее, как сытый коршун на мышь, а потом сдержанно кивнул мне. Я вежливо улыбнулась и, забрав книгу, села на свое место – прямо перед столом наставников. Кинн сел позади, слева через проход.

Кинн Террен. Мой соперник за звание самого неприступного человека в школе. И, судя по реакции Тами, первое место явно принадлежало ему.

Притворившись, будто смотрю в окно, я украдкой глянула на Кинна. Его темно-русые волосы падали на лоб, серые глаза сосредоточенно изучали книгу Закона. Суровый, отрешенный, он, как геррион, источал вокруг себя холод. Никто из одноклассников не хотел встречаться с ним взглядом.

В класс впорхнула наставница Флия, и меня вдруг словно перенесло на пять с половиной лет назад, на точно такой же урок Закона.

С начала учебы в школе прошла всего неделя, и в середине августа Зеннон накрыла одуряющая волна жары. Пока наставница Флия нараспев, как колыбельную, зачитывала Толкования Закона Серры, я смотрела, как шевелятся ее губы, как серебрится нашивка на ее синем платье, и грезила об озерах к югу от города, куда мы с дядей недавно ездили отдыхать.

Вдруг наставница замолчала. В дверном проеме показался Утешитель – высокий, статный, в небесно-голубой форме, подчеркивающей цвет его глаз. Утешители присутствовали на судебных разбирательствах и имели право просить о смягчении наказания и даже ходатайствовать о помиловании преступников. Порой только Утешитель мог спасти человека от наказания и потому был его последней надеждой, по след ним утешением. Судя по цвету формы, перед нами был сам Первый Утешитель. Придя в себя, наставница Флия защебетала:

– Утешитель Йе́нар, приветствую вас!

– Прошу простить за столь несвоевременное вторжение. Я хотел самолично препоручить вам Кинна, но с утра меня вызывали в Совет, поэтому я был вынужден припоздниться.

Глубокий голос Утешителя обволакивал, словно горячая вода в расслабляющей ванне. Наставница Флия, зардевшись, проговорила:

– Что вы, Утешитель Йенар, вы нам никак не помешали!..

– Рад это слышать. Кинн в начале августа немного приболел, и нам пришлось дожидаться его выздоровления. Надеюсь, несмотря на небольшую задержку, мой мальчик успешно вольется в ваше общество.

Наставница что-то утвердительно забормотала, но я уже не слушала.

Закон запрещал Утешителям, как и всем Служителям и Служительницам, иметь детей, а значит, Кинн был не родным сыном Утешителя Йенара, а приемным. Кинн, как и я, был сиротой.

Утешитель пропустил вперед мальчика, и по классу прокатились любопытные шепотки. Высокий и симпатичный, Кинн действительно привлекал внимание. Но еще больше бросалась в глаза стена отчуждения, которую он выставил перед собой, – она была ничуть не ниже моей.

В такую минуту любой новенький вызвал бы интерес, а уж тем более – приемный сын Утешителя Йенара. На перемене все ринулись знакомиться с Кинном. Тами, которая уже набилась мне в подружки, потащила и меня.

– Кинн, это Вира Линд, дочь того самого Эрена Линда, а также племянница Советника Дана Линда. А меня зовут Тами, Тами Марголд.

Мальчик молча выслушал ее, кивнул нам, скупо улыбнувшись, и повернулся к одноклассникам, которые наперебой заваливали его вопросами.

Я растерянно замерла рядом с Тами, которая просто глаза выпучила от изумления. Кинн был первым, кто при знакомстве со мной не издал удивленно-восторженного возгласа и не попытался схватить за руку, расточая комплименты или расспрашивая об отце. Это было что-то новое.

Отворачиваясь, чтобы уйти, я случайно перехватила взгляд Кинна. Из моих легких вдруг словно выбили весь воздух.

Никто и никогда в жизни не смотрел на меня с такой огненно-жгучей ненавистью.

Целый месяц, натыкаясь на его колючий взгляд, я внутренне сжималась: что такого я натворила, чтобы заслужить подобное отношение? До школы я никогда в жизни не видела Кинна и ничего не знала о его семье. Если он и отвечал на чьи-то расспросы о себе, то всегда кратко и очень сухо. А вопрос, не приходится ли он родственником Ронсу Террену, альвионскому путешественнику и картографу, трагически погибшему несколько лет назад, Кинн просто проигнорировал.

Даже Тами, неиссякаемый источник сплетен и слухов, оказалась бессильна развеять мглу, окружавшую Кинна. Глубоко вздохнув, она сказала:

– Никто ничего толком не знает. Ну, я так думаю, что, если родители Кинна и не были важными людьми, наверняка Утешитель Йенар разглядел что-то в нем самом. – Тут Тами оживилась: – А что, если Утешитель готовит Кинна себе в преемники? Не зря же он решил усыновить именно его.

Но причины, по которым Утешитель решил взять опекунство над Кинном, занимали меня гораздо меньше, чем сам Кинн. Он смотрел на меня так, словно я была его личным врагом, и не раз меня посещала ужасная мысль, что он каким-то образом узнал о моей аномалии и решил, что такой самозванке в школе не место.

Однако потом случился поход в Музей истории Зеннона.

Стояла середина сентября, и день недовольно хмурился, когда мы, радуясь, что вырвались из школьных стен, свернули с аллеи Первого квартала и вышли на многолюдную Храмовую площадь. На цветной азонитовой брусчатке безмятежно ворковали голуби, и, несмотря на затянутое тучами небо, в воздухе еще чувствовались отголоски лета.

Величественный Храм Зеннона, возведенный из темно-зеленого, в светлых прожилках лассника, сразу же притягивал взгляд. Напротив, рядом со внушительным светло-серым зданием Совета, вытянулось кремово-желтое двухэтажное здание Музея, чей фасад был украшен колоннадой.

Мне всегда нравилось бывать в Музее, потому что здесь сухие факты из учебников обретали плоть: первые карты Серры, где Зеннон был еще крохотным зернышком рядом с огромным пятном Черного леса, свадебный портрет Зеннона и Деи, портреты их детей, даже портреты каждого из горячо обожаемых Зенноном псов. И, что мне нравилось больше всего, – в Музее не было ни одного настоящего камня, только рисунки и муляжи. Запирать камни в музеях, как и носить их, непробужденными, в качестве бездушных украшений, считалось варварством.

В Музее было только одно помещение, куда я никогда не рвалась, –