нагревали соллары и которая шла на отопление, а также в ванные комнаты и прачечную. Воды требовалось много, как и солларов, поэтому камни занимали всё свободное пространство, залитое солнцем. Большую их часть разложили на плоской крыше, но и здесь, на террасе, камней было достаточно.

Убедившись, что вокруг больше никого нет, я отшвырнула туфли, забралась на скамейку с ногами и уткнулась лбом в колени. И наконец расплакалась.

Если бы только мама с отцом были живы…

Вытащив из-под рукава браслет из зеленоватых хризалиев, я тронула скользящий узел и машинально начала перебирать неровные бусины. Когда я родилась, этот браслет специально для меня сделала мама. А от отца мне досталось имя Вира.

Вира: Верная – Исполнительная – Разумная – Аккуратная.

Наверное, в каком-нибудь другом городе это было бы просто странное имя, которое пожелал дать мне отец. Но здесь, в Зенноне, все знали, что это отсылка к клятве камневидцев, которую приносят при поступлении в Академию. Клятве, которую я никогда в жизни не произнесу:

Я клянусь быть верной Закону и Зеннону,

я клянусь исполнять свой долг

перед Академией и городом,

я клянусь быть разумной и аккуратной…

Если бы кто-то искал определение иронии, мой случай стал бы отличным примером.

От слез платье на коленях намокло – Нелле не придется долго искать причины, чтобы ко мне придраться. Зато мне немного полегчало.

Я подняла лицо к теплым лучам заходящего солнца. Обычно мне нравилось выходить на террасу – понаблюдать за упорядоченной суетой во дворе, послушать, как ржут в конюшне лошади и шуршат в отдалении колеса редких экипажей. И посмотреть на Зеннон.

Но сегодня вид города не принес мне умиротворения.

Терраса выходила на север, и отсюда был отлично виден Храм Зеннона с блестящей в солнечном свете покатой крышей и столь же высокое здание Совета напротив него. Между ними, в самом центре Храмовой площади, возвышался столп, увенчанный миниатюрной моделью корабля, на котором Серра с Иалоном и детьми приплыли к берегам новой земли. За площадью вздымался шпиль Академии камневидцев.

Но мой взгляд упорно устремлялся туда, куда я обычно избегала смотреть, – еще дальше на север, где на границе города темным пятном высилась Башня Изгнания.

Дядя заверил, что меня не могут изгнать из-за моей аномалии. Но почему открывать правду о ней небезопасно? И какие такие опыты мне в противном случае грозят?

Внезапно прозвучал гонг к ужину, и я вздрогнула, но не двинулась с места.

Есть ли у меня на самом деле хоть какой-то выбор? Сегодня в Садах я уже рискнула, захотела сделать по-своему, и вот что из этого вышло… А если я откажусь от помолвки, что тогда? Куда я денусь? Зеннон я покинуть не могу.

Сколько времени я провела, рассматривая бесчисленные старые карты и представляя, что путешествую по материку и посещаю великие города Серры, основанные Первыми: Альвио́н, Нумм, Аи´р, Энта́ну. Но Серры, той Серры, которую нам оставили Первые, больше не было. Выжили лишь Зеннон и Альвион. Остальное – даже острова – поглотили Тени.

Солнце склонилось к западу, по небу растеклись алые полосы, и меня наполнила неясная тревога. Скоро должен загореться световой щит – единственное, что защищает нас от Теней.

…Еще маленькой я как-то спросила Гаэна, который относился ко мне с той же теплотой, как и к своей внучке Рози: что такое Тени, о которых все так испуганно говорят? Почему мы от них прячемся? Помню, как побледнело его лицо, когда он ответил:

– Еще до того, как ты родилась, они пришли с севера, из Энтаны. Никто не знает почему. И никто толком не знает, что они такое. Они приходят с заходом солнца и скрываются с его рассветными лучами. Это… сгустки тьмы, которые поглощают людей.

– Как это так? Едят?

– Не знаю, ласточка, – тогда Гаэн меня еще так называл, – вроде того. От человека ничего не остается, только одежда.

От этих слов у меня мороз пробежал по коже.

– Разве их никак нельзя победить?

Он печально покачал головой.

– От них спасает только световой щит. Раньше и он не был такой надежной защитой, Тени всё пытались его прорвать. А в Альвионе, говорят, пару лет назад Тени прорвались-таки внутрь и поглотили целый квартал. Чудом только спасли остальной город.

Я от ужаса открыла рот.

– Целый квартал?

Гаэн, заметив мой испуг, ласково погладил меня по голове:

– Но здесь, в Зенноне, нечего опасаться. Благодаря мастеру Линду мы можем спать спокойно.

…По всему диаметру, насколько хватало глаз, городские стены охватило ровное холодноватое свечение. Я вдруг поняла, что задержала дыхание, и медленно выдохнула.

Зеннон был в безопасности.

Где-то далеко, на восточном побережье, у Оренского моря, подобный щит должен был загореться вокруг Альвиона. Шептались, что альвионцы что-то придумали с тем кварталом, который в свое время поглотили Тени: одни говорили, что туда отправляют преступников, другие утверждали – туда заманивают Теней, третьи настаивали, что всё это не более чем выдумки торговцев, которые пользовались тем, что мало кто мог проверить их слова. Но как сейчас жил второй оставшийся город Серры, уже давно никто проверить не мог.

Если поначалу, несмотря на нашествие Теней, люди пытались путешествовать между городами, то девять лет назад, после разразившегося скандала с украденным эрендином, Зеннон прервал с Альвионом всякое сообщение. И полностью отгородился от мира.

Теперь город покидают только осужденные на изгнание преступники. И один из них вот-вот встретится с Тенями.

Почувствовав, что дрожу, я поскорее надела отброшенные туфли и поспешила к себе. Комната встретила меня теплым светом желтоватого люминария – светильника в виде кошки – и запахом ужина, о котором распорядился Гаэн: старый дворецкий переживал о моем здоровье – я родилась раньше срока – и всегда подкладывал к моей порции тушеного мяса веточку герзании, которая возбуждала аппетит.

Поужинав, я взяла с комода свадебный портрет родителей в овальной рамке. Отец, так похожий и в то же время не похожий на дядю. И мама с волосами насыщенного медного оттенка, точь-в-точь как у меня, в голубом платье, которое так подчеркивает ее серо-зеленые глаза. Если завтра я скажу «да», то через полтора месяца это самое платье будет на мне.

Я часто и подолгу смотрела на родительский портрет. Между ними было двадцать лет разницы. Я всё гадала: как они со шлись? Что заметили друг в друге? Глядя на улыбку отца и тихую радость в глазах мамы, я была уверена в одном: они любили друг друга всё то недолгое