лицом равнодушно приняла у меня десять тысяч рублей – недельную плату за одноместный номер, и выдала ключ на позеленевшем медном брелке. В моей комнате было сыро и пахло вымытыми полами. Вся мебель в ней состояла из косого шифоньера, кровати, покрытой серым шершавым одеялом, расшатанного стула и лакированного стола у окна. За стеной постоянно слышались глухие звуки голосов, переговаривавшихся басом, и шлепаньё босых ног. Выглянув в окно, я увидел двор бабкиной пятиэтажки. Это был всё тот же знакомый по детству тесный закуток с ржавыми качелями и покосившимся грибком над заваленной снегом песочницей. Возле подъезда дома спали две огромные разлапистые липы. Их посеребрённые инеем ветви поэтически рисовались на фоне стены здания, на которой так растрескалась штукатурка, что казалось, будто стена обтянута паутиной.

Тёплым весенним ветром, словно вырвавшимся из памяти, повеяло на меня от всего этого. От деревьев, которые я знал ещё тонкими подвязанными побегами, от площадки, где с соседскими ребятами играл в войнушку, от домов, кованых оградок, обшарпанных фонарей и милых неуклюжих деревянных лавочек…

Странно, но свой прошлый визит сюда я совершенно не помнил. Может быть тогда, пятнадцать лет назад, меня отвлекли заботы, связанные с продажей квартиры, или я был слишком увлечён начавшейся семейной жизнью и в эгоизме счастья не замечал ничего вокруг себя. А может, дело во мне нынешнем – я просто начал стареть, а сентиментальность, как известно, верная спутница старости…

Я не стал звонить Ястребцову, и сообщать о своём приезде. Во‑первых, начиная расследование, предполагал оглянуться вокруг самостоятельно, без официальной суеты. Во‑вторых же, узнав о моём приезде, Николай непременно пригласит к себе на рюмку чего‑нибудь горячительного. А у меня теперь идёт пятый месяц ремиссии – самое опасное время для нас, алкоголиков. Сейчас к спиртному мне нельзя подходить и на пушечный выстрел. Ненароком сорвусь, уйду в запой, и тогда всё – прощай последний шанс, прощай работа, прощай жизнь… Нет, теперь, в эти последние три недели надо держаться во что бы то ни стало!

Разобрав вещи, я снова подошёл к окну. В вечернем воздухе тихо кружился крупный снег, безоблачное небо было обильно усыпано звёздами. В этой картине чувствовалось что-то гордое, ликующее. Да, друг Терпилов, не напрасно ты торжествуешь – когда-то я пренебрёг тобой ради грядущего счастья, золотым огнём полыхавшего на горизонте юности, и вот гляди-ка, сломленный и обманутый, к тебе же я вернулся за спасением…

А как всё начиналось! Я навсегда уехал из Терпилова в восемьдесят девятом – поступать на журналиста. В девяносто четвёртом, окончив журфак МГУ, устроился в «Коммерсант», тогда ещё слывший молодым и не очень солидным изданием. Коллектив почти сплошь состоял из молодёжи. Все мы полнились надеждами, у всех кипела кровь, все рвались в бой. Мне повезло с первых шагов – буквально на второй месяц работы, в августе девяносто пятого, меня отправили в Чечню, делать репортаж о войне. Тогда эта тема была популярна, и о происходящем в мятежной республике не писал только ленивый. Однако, в моих статьях разглядели какой‑то новый взгляд, некую свежую струю. В Москву из Грозного я вернулся настоящим героем. Меня называли надеждой зарождавшейся расследовательской журналистики, приглашали на телепередачи, усаживали в президиумы, награждали премиями… В «Коммерсанте» я проработал ещё пятнадцать лет, и за это время успел провести около двух сотен серьёзных расследований. Брался за всё – писал о коррумпированных чиновниках, террористах, наркодельцах, рейдерских захватах, работорговле, тоталитарных сектах, эксплуатации мигрантов и об экологических катастрофах… И хотя первый шумный успех повторить не удалось, на жизнь не жаловался. Работа была интересная, платили хорошо, к тому же постепенно поднимался я и по карьерной лестнице – в две тысячи втором году мне предложили должность заместителя редактора отдела расследований.

Тогда же женился на своей коллеге Рите Антоновой, весёлой брюнетке с непослушной чёлкой и озорными ямочками на круглых щеках. После свадьбы мы вселились в двухкомнатную квартиру на Бережковской набережной, доставшуюся мне в наследство от деда. Родители вскладчину купили нам машину, трёхлетний форд с небольшим пробегом, и помогли приобрести кое‑какую мебель. Проблема была одна – жена долго, больше пяти лет, не могла забеременеть – мешали гормональные проблемы, вызванные перенесённой в детстве инфекцией. Но мы не сдавались – обошли десятки клиник, побывали на приёме у каждого медицинского светилы. И, наконец, добились своего – в марте две тысячи восьмого родилась наша Светочка. Следующие двенадцать лет были лучшими в моей жизни. Интересная работа, любимая жена, ребёнок, обеспеченный быт… Всё казалось навсегда устроенным и налаженным, и кто бы мог подумать, что за какие‑то полгода от моего благополучия не останется камня на камне!

Началось всё с пустяка – в начале восемнадцатого у меня вышла какая‑то незначительная ссора с редактором отдела Андреем Пановым. Теперь я уже и не могу вспомнить, из‑за чего мы сцепились – то ли он не хотел брать какой‑то мой материал, то ли я отказывался от неинтересного задания. Подобные споры у нас, журналистов вообще дело нередкое. Но в этот раз дело зашло как-то слишком далеко. Мы с Андреем Бог знает в чём обвинили друг друга, обменялись оскорблениями, вспомнили старые обиды… Разгорелся скандал, я пошёл на принцип и, не слушая уговоров коллег, пытавшихся помирить нас, уволился. Впрочем, особенно не переживал, веря, что с моими связями и известностью работу найду мгновенно. Однако, прошло несколько месяцев, а подходящая вакансия не попадалась. Предложения были, но то газета казалась недостаточно солидной, то должность невысокой, то оклад не устраивал. Всё бы ничего, но наши с Ритой сбережения подходили к концу, и надо было на что-то решаться. Я ухватился за первую попавшуюся возможность – устроился корреспондентом в «Вечёрку». Это был серьёзный шаг вниз по служебной лестнице, да и платили мало. Чтобы выжить, приходилось суетиться, унижаться, искать халтуру…

И беда не приходит одна – в январе двадцатого умерла наша Света. Девочка где-то подцепила простуду, которая быстро развилась в менингит, и несмотря на все усилия врачей, угасла за несколько дней. Эта смерть унесла с собой и наш с Ритой брак. Ещё у гроба малышки между нами начались ссоры, посыпались бесконечные взаимные претензии, соревнующиеся друг с другом в нелепости. Одному упрёку жены суждено было стать моим проклятием. Засев в мозгу подобно личинке, он развился в отвратительную гусеницу, которая и ныне грызёт мой мозг своими маленькими острыми зубами. Случилось так, что за две недели до болезни нашей девочки мы с ней оказались в магазине игрушек. В одной из витрин Света увидела фарфоровую