об ногу, так что казалось, будто он приплясывает в своей рясе.

Петр Гречин вышел, безмолвно глянул на него большими чёрными очами, как бы призывая: «Пошли».

И они пошли, спустились по белокаменным ступеням.

— Можно к тебе домой? — спросил отец Петр, не оборачиваясь.

— Можно, — отвечал Сергий.

— Ступай вперёд. Я за тобой.

Отец Сергий уже привык к постоянной опаске. Вместе с чёрным монахом в его жизнь вошла тайна, постоянный пригляд: не следят ли за тобой. И Сергий уже обучился незаметно оглядываться, смотреть по сторонам, сдерживаться в разговорах. До сих пор его не принимали в тайное общение; проверяли. Но сегодня батюшка почувствовал: близко разрешение сладостной, томящей душу загадки!

Вышли за Пятницкие ворота, поворотили налево. Улицы были пустынны. У закрытых лавок не толпился народ, молчали дома за длинными заборами. Хозяева давно умерли, а входы были по приказу воеводы замкнуты красными печатями, чтобы не разворовали имущество. Хотя кому воровать?

Отец Сергий отомкнул дверь. Из крытого двора потянуло теплом, навозцем; телёнок сунул свою ласковую морду, пёс бросился лизаться. Псину Сергий оттащил в дальний закут и там закрыл, чтобы не кинулся на гостя.

И вовремя, потому что монах уже входил во двор. Вошёл, огляделся и запер дверь на засов.

— Проходи, отче.

Вошли в избу, крестясь.

— Матушка, трапезовать! — сказал Сергий. — У нас гость.

Алёна подошла под благословение.

— Квасу ковшик найдётся? — спросил у неё иеромонах.

— Сейчас, батюшка!

Сели под образами.

— Умаялся я, — вздохнул гость. — Хоть бы прибрал Господь; надоело с покойниками возиться — в пору самому помирать.

Принял деревянный ковшец: «Спаси Христос!», отпил, и, когда Алёна вышла, тихо сказал отцу Сергию:

— Мы о тебе имели беседу.

Сергий затаил дыхание и через полминуты спросил:

— И что порешили?

Монах ещё раз отпил, огладил бороду, глянул искоса: быстро и пронзительно, но тут же опустил взор и произнёс негромко:

— Правильный ты человек. И не болтливый. А в нашем деле болтливость — первый грех. Жене не проговорился?

— Святой истинный Крест… — залопотал Сергий.

— Вот-вот, и дальше молчи. Готовься, будут ещё искушения, — заранее предупреждаю. И жена будет попрекать: что, мол, всё над книжками сидишь. Отговаривайся, как знаешь, но тайны не выдавай. Слишком велика тайна. Не для того веками собиралась книжная сокровищница, чтобы тебе по глупости разорить её. Мы за тобой не один месяц присматриваем. И ты не попрекай нас, сынок.

— Да я и не попрекаю.

— И не надо, не надо. Это не шутка — тайное Книгохранилище! Надо было проверить — не донесёшь ли, не проболтаешься ли. Ну, слава Богу, не донёс. Грамматику еллинскую и латынскую, что я тебе дал, учишь ли?

— Учу, батюшка.

— Да полно, хорошо ли учишь?

— Стараюсь, отче. Каждый вечер сижу.

— А ну реки — как по-латынски будет: Искусства нравы смягчают?

— Арс… артес… — забормотал Сергий, напрягая мозги. — Артес морес молиунт.

— Артэс моллиунт морэс, — поправил монах. — Ну не дубина ли ты? — и пребольно стукнул по лбу костяшками пальцев.

— Так ведь, отче, другие и того не знают.

— А ты не гордись перед другими. Ты за собой лучше смотри. Ежели ты не узнаешь еллинского языка или латыни — как Либерею разберёшь?

— Так, я чай, там не всё на иных языках?

— Не всё, но многое. Учись! И откроется кладезь мудрости.

— Скоро ли, отец Петр?

Иеромонах потеребил чётки на руке.

— Мы уже хотели один из тайников показать. Но решили отложить ненадолго.

У молодого попа даже слёзы подступили.

— Как же так? Почему?

— Есть причина… Не обижайся. Я должен ещё переговорить с отцом Павлом.

— Это с которым?

— С сирийцем. Из посольства Патриарха Антиохийского.

Сергий глянул в ужасе:

— Да ведь, батюшка, нельзя с ним говорить! Мы же присягу давали!

— Вот и я о том же. Если кто заметит, что я с ним глаголю — тут же донесут. Я же гречин. Наверняка сочтут за соглядатая. А дальше — пытка, — (он повёл главою в сторону Застеночной башни) — и, если повезёт, ссылка. А может и плаха.

— Но ради чего такой страх?

— Я должен поговорить с ним о Греческой школе.

— О чём?

— О Греческой школе, повторяю тебе.

— Что сие?

— Великое тайное дело… Когда турки взяли Константинополь и начали гонение на веру христианскую, то еллины принялись учиться тайно, в таких же сокрытых книгохранилищах, как наша Либерея.

— А при чём здесь антиохийцы?

— Так ведь они тоже под турками, дурень. И к тому же нам известно, (а это достоверные сведения!), что восточные Патриархи (и Антиохийский тоже), не раз просили Царя Московского основать на Руси школу для священников. А ну как Патриарх Макарий или кто из его свиты имеет выход на Греческую школу?

Если так — они могут везти с собой книги в Москву.

— А нам что с того?

— Ты, правда, безумный, или притворяешься? Как это: «нам что с того?» А если у них найдётся хороший список Аристотеля? Или — толкование на Илиаду? Или, дай Бог, — сама Илиада?

— Это сказание, как еллины разорили Трою-град?

— Да. И сердце во мне сжимается, едва помыслю об этом! О Троя, Троя! Коломна — Илион! Её основал римлянин, а Рим основали троянцы. И ключ власти: священный золотой пояс — из Илиона пришёл к нам!

— Какой ключ власти, какой пояс?

— Молчи. Потом скажу.

Сергий хотел было спросить, но вошла матушка Елена и стала накрывать на стол. Раньше Сергий звал её Алёной, но отец Петр, однажды услышав, сурово отчитал его: негоже перетолковывать богоданное имя. И рассказал о царице Елене, а потом — о Елене Троянской.

С тех пор Сергий, когда глядел на жену, всегда вспоминал Елену Троянскую. И сегодня вспомнил, когда луч света упал из окна на лицо ей — и сверкнула золотом прядка из-под белого платка.

…Минуло два дня. Отошла вечерняя, пономари гасили лампады и свечи, снаружи было темно, частые звёзды вы́сыпали на небо. И отец Петр дал ему тайный знак следовать за собой. В темноте никто не видел, как они проскользнули в калитку Архиерейского дворца, а потом дальше, в тёмный подклет, в поварню.

— Мы тут посидим, Васятка?

Васятка, огромный рыжий мужик, безмолвно кивнул.

Иеромонах затащил Сергия в потайной угол, за печь. Там они сидели и шептались под перестук посуды и потрескивание угольев из печи:

— Ты говорил с ним?

— С отцом Павлом? Говорил.

— И что же?

— Ничего. У них нет связи с Греческой школой и книг нет, по крайней мере, — ничего из того, что мы хотели…

— Выходит — всё было напрасно?

— Пожалуй…

— А он не выдаст?

— Отец