Матросов посмотрел на свои большие ладони, лежащие на коленях, чему-то грустно улыбнулся, поднял руку и поскреб пальцем стекло под божьей коровкой, будто хотел почесать ей брюшко.

Семен Семеныч пошевелился на своем месте, осторожно покосился на странного Матросова и, чуть помедлив, спросил:

— А это ты к чему?

— Не знаю, — опять рассмеялся Матросов. Но все же заговорил, будто пытаясь пояснить свои слова: — У меня мама рано умерла, мне едва двенадцать исполнилось. Я с отчимом остался, с отцом моей младшей сестры. Ему с нами трудно было — тогда я, конечно, не понимал, а теперь понимаю… Он был неплохим человеком, но так… жидким… А я — подросток… Учился плохо, дрался… То директор школы на меня пожалуется, то участковый милиционер домой придет. Отчим после этого ставил меня перед собой и орал. Не бил, но орал. А я должен был стоять по стойке смирно и слушать. А чтобы до меня доходило лучше, он время от времени плевал мне в лицо. С ненавистью, будто бы я во всем был виноват — и в смерти мамы, и в его неприятностях с начальством, и в несложившейся жизни! До сих пор помню его ненависть… И запах слюны — кислый такой, с винцом… Уж лучше бы порол… Честное слово…

Матросов замолчал. Потом, взглянув в ставшее напряженным лицо Семен Семеныча, рассмеялся.

— Вот и объяснил! Ладно, не бери в голову. Это я просто так.

Обе створки гаража разъехались в стороны, и ставший на пороге мрачный Бэха махнул приятелям рукой: вылезайте! Семен Семеныч выбрался из кабины, чтобы откинуть для погрузки задний борт. Матросов тоже спрыгнул на землю, чтобы помочь рабочим с погрузкой.

* * *

Разгрузка и погрузка заняли не большее пяти минут. Ярко красные пакеты с суриком были уложены стопкой в свободном углу гаража. А их место в кузове заняли мешки с серым аммонитом. Попрощавшись с Людмилой, трое коммерсантов с двух сторон забрались в кабину, и фургон попятился задом в поисках места для разворота.

Бэха сидел мрачный и сердито молчал.

— Что? — спросил Семен Семеныч.

— Пришлось отдать все, что было, — отозвался Бэха.

— Сколько?

— Три тысячи рублей!

— Ну, это еще нечего. Мы должны гораздо больше.

Бэха покачал головой: он, тем не менее, был недоволен собой. А настроение Семен Семеныча наоборот отчего-то улучшилось. Он подтолкнул в бок зажатого между ними Матросова:

— Видал? Сила! Двести кило аммонита! Чтобы столько собрать, нужно распотрошить десять тысяч автомобильных аккумуляторов!

Матросов удивился: неужели так много!

— Точно! Сам посчитай. Я в первый раз все поверить не мог — неужели это все, что требуется? И как это другие не догадались?

— Кто — другие? — отвлекся от мрачных мыслей Бэха.

— Продавцы сурика, например.

— А технология? А химик?

— Химик-то химик, — не согласился Семен Семеныч. — Но уж больно все просто!

— Все самое крутое — просто!

Матросов с интересом следил за их разговором.

— А этот ваш немец? Как его… — спросил он.

— Вольфганг?

— Ну да. Как он сам не догадался аммонит из сурика производить?

— Кто?! Вольфганг? — хором удивились приятели.

— Да.

— Зачем?

— Ну, чтобы вам лишних денег не платить.

— Так он же немец! Не-мец! — пояснил Семен Семеныч. Для иллюстрации Семен Семеныч откинулся на спинку сидения, вытаращил глаза, надул щеки и выпятил живот, наглядно изображая немецкую ограниченность, надменность и любовь к раз и навсегда заведенному порядку.

Матросов невольно рассмеялся.

— Немцу — что главное? — сказал Семен Семеныч. — Инструкция! Чтобы порядок был, орднунг! А все остальное ему по барабану! Да ты сам сейчас увидишь!

Офис немецкого концерна располагался в пустующем административном корпусе неработающего завода по производству бытовой химии. Завод стоял на самом берегу городской реки, несколько лет назад стал центром большого экологического скандала и был закрыт. Территория пустовала, оборудование вывезли в неизвестном направлении, корпуса постепенно приходили в негодность. Но некоторое время назад часть помещений была без лишнего шума отремонтирована и сдана в аренду немцам.

Фургон проехал вдоль трехметрового бетонного забора, свернул в глухие металлические ворота, которые могли бы закрывать не завод, а секретный объект стратегического назначения, и остановился на просторной асфальтированной площади перед административным зданием. В просвете между заводскими корпусами блеснули под солнцем тяжелые, как ртуть, воды городской реки.

— Слушай, — вдруг спросил Матросов у Бэхи. — А зачем ты меня про группу крови спрашивал?

— Что? — рассеянно переспросил Бэха, который пристально вглядывался в фигуру, стоящую на крыльце.

— Ты спрашивал, какая у меня группа крови… Ну тогда, помнишь… Когда предлагал участвовать в твоем бизнесе…

— Ах, это!.. Потом… потом, — невнимательно отмахнулся Бэха. — Пошли!

На крыльце особняка, под козырьком, который поддерживали ажурные чугунные кронштейны, стоял со скучающим видом пресимпатичнейший господин.

С первого взгляда было ясно, что это немец. Господин был высок, упитан и лыс. Из хищно вырезанных ноздрей торчали пучками жесткие волосы. Он походил на героя Гражданской войны Котовского, которому зачем-то приделали пышные рыжие бакенбарды. По случаю жары на господине были клетчатые шорты до колена, белые гольфы и летние туфли из добротной свиной кожи. Крепкие ноги, покрытые рыжим пухом, упирались в землю неколебимо, как Бранденбургские ворота.

Господин явно скучал. Не нужно было звать ясновидящего, чтобы понять: местное население, к огорчению немца, не проявляет большого интереса к сбору ядовитых химических отходов.

Бэха спрыгнул на землю. И его лицо вдруг приобрело разухабистое выражение человека, который умеет обращаться с иностранцами.

— Вольфганг, старый хрен! — прокричал он, подходя к немцу, и хлопнул его по плечу. — Как дела? Гутен таг?

— Guten Tag, Guten Tag! — солидно закивал головой добродушный Вольфганг.

— Гитлер капут? — с шутливой взыскательностью поинтересовался Бэха.

Вольфганг сначала не разобрал слов, но потом широко раскрыл рот и оттуда загремел раскатистый хохот — Матросов догадался, что Бэха шутит подобным образом не в первый раз.

— Kaput! Kaput! — со смехом мотая головой, согласился немец.

Семен Семеныч, вышедший из кабины полюбоваться представлением, обернулся через плечо к Матросову:

— Ну, видишь. Я же говорил… — Семен Семеныч чуть растопырил руки и едва заметно выпятил живот, напоминая о том, что немец есть немец, и почти все они круглые дураки.