Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В это время студень наконец с шумом закипел, и серая пена, приподнимая крышку, полезла на плитку.
Шарый поднялся, чтобы убавить огонь. При этом он едва не зацепил головой потолок.
— Какие вы однако… — заметил репортер, продолжая писать.
— Какие?
— Рослые!
— Сами не поймем. Раньше нормальные были. А теперь чего-то растем! — пошутил Коробко, показывая кисти рук, торчащие из рукавов ставшего тесным ватника.
— Растёте? И вы тоже? — недоуменно переспросил журналист. — А это когда началось? Тоже летом?
Бульдозеристы беспечно пожали плечами, но наблюдательный глаз без труда заметил бы, что они насторожились.
Журналист вздрогнул. Его глаза стали удивленными, потом подозрительными, потом очень подозрительными и в них отчетливо проступило выражение себе на уме.
В его голове деталь за деталью стремительно выстроились в одну цепь: крысы, военные, выпущенный газ, вороны, руки, торчащие из ватника, пропавший Митрофанов … Он незаметно огляделся вокруг: ворох одежды в углу, булькающая кастрюля на плите, кость, торчащая из-под крышки…
Работник пера оцепенел.
«Вот тебе бабушка и Юрьев день, — мысленно ахнул он. — Вот и сходил Вася за горячим материалом. Теперь, главное, спокойно. Главное, не терять самообладание».
На лице журналиста появилось безмятежное выражение. Не суетясь и не глядя на хозяев, он кивнул, показывая, что узнал все, что хотел, щелкнул ручкой, захлопнул блокнот и стал укладывать и то, и другое в карман.
— Из чего, говорите, у вас студень варится? — нарочито беспечным голосом спросил он. — Из баранины?
— Ага!
Журналист кивнул и поднялся. Четыре бульдозеристских глаза внимательно за ним следили.
— Ну, мужики, до свиданья…Спасибо вам за все…
Репортер сделал широкий шаг в сторону выхода, и Шарый, как-то странно поводя руками, сделал шаг в том же направлении. Нервы журналиста не выдержали, он с ревом бросился под руки бульдозериста, вышиб плечом дверь и скатился по лестнице. Шарый несколько раз цапнул воздух вокруг себя, и у него в руках оказался видавший виды шарфик репортера.
В бытовке воцарилась тишина. Скрипела на ржавых петлях распахнутая дверь. Неторопливо и нетрезво билась в засиженное стекло какая-то осоловевшая осенняя муха.
— Ты чего делаешь-то? Вообще опух? — лениво спросил Коробко.
Он недовольно посмотрел в окно на улепетывающего без оглядки репортера, красноречиво постучал костяшками пальцев по лбу и поднялся, чтобы закрыть дверь.
— А что такое? — огрызнулся Шарый.
— Что-что! Теперь он разнесет по всей округе, что у нас здесь нечисто. Нужно было своего держаться — знать не знаем, ведать не ведаем. А ты его хватать вздумал…
— А что он, падла, мозг точит? — злобно косясь на шарфик, зажатый в непослушных пальцах, спросил Шарый. — «Кто? Да где? Митрофанов, Митрофанов!» Нет среди нас Митрофанова! Был, да весь вышел…
Коробко осуждающе покачал головой:
— Ну, так нельзя, братан! Ты уж вообще страх потерял. Сначала участковый, потом Митрофанов, третьего дня эта… журналистка с радио. Попалимся! Гадом буду, попалимся. Да и холодильник не закрывается. Вот что теперь прикажешь с ними со всеми делать?
— Что-что?! Да ничего! Суп варить! Студень!
В этом месте деликатный автор, пожалуй, оставит своих героев, предоставляя им возможность самим решить свалившиеся на них досадливые проблемы.
* * *
Промозглая неуютная ночь воцарялась на улицах гигантского города — ноябрьская ночь, бесснежная и холодная, предвестница зимних вьюг и морозов.
Беспокойно ворочались в своих постелях Леха Куманьков, по кличке Бэха, и друг его детства Семен Семеныч, траурный помощник губернатора и молодой начальник санэпидемслужбы. Похрапывал во сне ушедший на покой Папа. С открытыми глазами, как удав, спал Торба. Беспокойно бормотал что-то во сне мятежный Оккервиль. В далеком Лелятине спали, крепко обнявшись, Ксюша и Матросов. Сну, пришедшему из далекого детства, счастливо улыбалась беспамятная Тося.
А Земля между тем неумолимо и неспешно плыла по своей звездной орбите — как делала это в прошлом году и в прошлом столетии, как делала миллионы и миллиарды лет назад. Земля плыла по орбите, для того чтобы в правильное время, не раньше и не позже, повернуться к Солнцу нужной стороной и дать светилу растопить снег и прогреть почву, выгнать из чернозема молодые побеги и заставить верещать птиц, дать старт брачным играм животных и позволить появиться на свет новому потомству.
Земля плыла по своей орбите, чтобы в положенное время в разных ее уголках наступила весна, а за ней лето. И чтобы потом все могло начаться снова и снова.