Когда наконец Фил Анзанч задал Лоуренсу благожелательный вопрос по поводу законопроекта, Лоуренс ответил длинно и подробно, а после этого без предупреждения закончил пресс-конференцию, улыбнувшись травившим его журналистам, сказав:

— Благодарю вас, леди и джентльмены; как всегда, было приятно побеседовать с вами.

Не произнеся больше ни слова, он повернулся к ним спиной, вышел из зала и направился к Овальному кабинету.

Когда по пути с ним поравнялся Энди Ллойд, президент тихо пробормотал:

— Мне нужно немедленно поговорить с Ларри Харрингтоном. Как только вы его найдете, позвоните в Лэнгли.[10]Не позже, чем через час, я хочу говорить с директором ЦРУ!

— Я думаю, господин президент, возможно, было бы разумнее… — начал Ллойд.

— Не позже, чем через час, Энди! — сказал президент, даже не взглянув на Ллойда. — И если ЦРУ причастно к убийству в Боготе, я с директора шкуру спущу.

— Я попрошу государственного секретаря сразу же прийти к вам, — сказал Ллойд.

Он вошел в помещение рядом с Овальным кабинетом, подошел к ближайшему телефону и позвонил Ларри Харрингтону в Государственный департамент. Даже по телефону техасец не смог скрыть своего удовлетворения тем, что он так быстро оказался прав.

Кончив говорить с Харрингтоном, Ллойд прошел в свой кабинет, закрыл дверь, сел за стол и некоторое время обдумывал, что ему сказать. Затем набрал номер, по которому всегда отвечал только один человек.

— Директор слушает, — сказала Элен Декстер.

Коннор Фицджералд вручил австралийскому таможеннику на паспортном контроле свой паспорт. Было бы парадоксально, если бы чиновник усомнился в подлинности этого документа, потому что впервые за последние три недели Фицджералд проходил через паспортный контроль под собственным именем. Чиновник напечатал паспортные данные на своей клавиатуре, посмотрел на экран компьютера, а затем нажал еще несколько клавиш.

На экране не появилось ничего особенного, поэтому чиновник поставил штамп на туристскую визу и сказал:

— Надеюсь, ваше пребывание в Австралии будет приятным, мистер Фицджералд.

Коннор поблагодарил и прошел в зал выдачи багажа, сел около неподвижного конвейера и стал ждать, пока появится его чемодан. Он никогда не позволял себе первым проходить через таможенный контроль, даже когда ему нечего было объявить.

Когда накануне он приземлился в Кейптауне, там его встретил его старый друг и коллега Карл Кутер. За следующие несколько часов Карл сначала выслушал его отчет, а потом они долго обедали, обсуждая Карлов развод и что собираются делать Мэгги и Тара. Распивая вторую бутылку рустенбергского «каберне савиньон» урожая 1982 года, Коннор чуть не опоздал на свой самолет в Сидней. В беспошлинном магазине он поспешно выбрал подарки для жены и дочери, ясно помеченные ярлыком «Сделано в Южной Африке». Даже в его паспорте не было ни одной пометки о том, что он прибыл в Кейптаун через Боготу, Лиму и Буэнос-Айрес.

Сидя около конвейера в ожидании своего багажа, он начал думать о том, какую жизнь он вел последние двадцать восемь лет.

Коннор Фицджералд вырос в семье, посвятившей свою жизнь делу охраны закона и порядка.

Его дед по отцу Оскар Фицджералд эмигрировал в Америку из Килкенни в начале XX века. Через несколько часов после высадки на Эллис-Айленде[11]он поехал в Чикаго, где его двоюродный брат служил в полиции.

Во время действия «сухого закона» — в 20-е годы — Оскар Фицджералд был одним из немногих полисменов, которые отказывались брать взятки у гангстеров, поэтому он не поднялся в чинах выше сержанта. Но у него родилось пять богобоязненных сыновей, и сдался только тогда, когда местный священник сказал ему, что, видимо, такова воля Всевышнего — не иметь дочери. Его жена была благодарна отцу О’Рейли за эти мудрые слова: и без того трудно растить пятерых сыновей на сержантское жалованье. Впрочем, если бы Оскар дал ей хоть на цент больше, чем ей полагалось давать на расходы в неделю, она сразу же потребовала бы объяснить, откуда взялся этот цент.

Окончив среднюю школу, трое сыновей Оскара пошли служить в чикагскую полицию, где они быстро добились повышения, которое заслужил их отец. Еще один сын стал священником, что обрадовало Мэри, а младший — отец Коннора — стал изучать уголовное право в Чикагском университете. Окончив университет, он поступил на работу в Федеральное бюро расследований. В 1949 году он женился на Кэтрин О’Киф, которая жила в двух подъездах от него на Южной Лоу-стрит. У них был только один ребенок — сын, которого назвали Коннором.

Коннор появился на свет в чикагской больнице 8 февраля 1951 года, и еще до того, как он поступил в местную католическую школу, стало ясно, что он станет первоклассным футболистом. Отца Коннора обрадовало, что его сын стал капитаном футбольной команды средней школы «Маунт-Кармел», но его мать все равно заставляла его до поздней ночи сидеть за домашними заданиями. «Не можешь же ты всю жизнь играть в футбол», — повторяла она снова и снова.

Имея отца, который всегда вставал, когда в комнату входила женщина, и мать, которая была почти святой, Коннор очень робел в присутствии женщин, несмотря на свое отличное физическое развитие. Несколько девочек из школы «Маунт-Кармел» ясно дали ему понять, что́ они чувствуют по отношению к нему, но он не потерял своей девственности, пока в старшем классе не встретился с Нэнси. Вскоре после того, как он обеспечил еще одну победу своей футбольной команде, Нэнси завлекла его в раздевалку и там соблазнила. Если бы она полностью разделась, он впервые в жизни увидел бы обнаженную женщину.

Через месяц Нэнси спросила его, не хочет ли он поразвлечься с двумя девушками сразу.

— Я еще не развлекался вообще с двумя девушками, не говоря уже о том, что сразу, — ответил Коннор.

На Нэнси это, кажется, не произвело должного впечатления, и она его бросила.

Когда Коннор получил стипендию для поступления в университет «Нотр-Дам», он не принял ни одного из многочисленных предложений, которыми девушки засыпали членов его футбольной команды. Его товарищи-футболисты явно очень гордились, выцарапывая на дверцах своих шкафчиков имена девушек, которые поддались их чарам. К концу первого семестра дверцу шкафчика нападающего Бретта Коулмена украшали семнадцать имен. Бретт сообщил Коннору, что считает только те случаи, когда имело место вагинальное проникновение, так как дверца шкафчика слишком мала, чтобы учесть еще и оральный секс. К концу первого курса на дверце шкафчика Коннора по-прежнему было только имя Нэнси. После одной тренировки Коннор обследовал другие шкафчики и установил, что имя Нэнси красовалось почти на всех дверцах, иногда соединенное фигурной скобкой с каким-нибудь другим женским именем. Не будь он лучшим полузащитником в команде университета «Нотр-Дам» за последние десять лет, вся команда подняла бы его на смех за его более чем скромные успехи на амурном поприще.