Клер стояла совершенно неподвижно, с бешено бьющимся сердцем. Она почувствовала, как се густые локоны тяжелым потоком скользнули вниз, закрыв спину и талию. Никлас приподнял одну шелковистую прядь и пропустил ее между пальцами, словно пух семян чертополоха.

— Вы никогда их не стригли, ведь правда? Она молча кивнула.

— Какая красота… — пробормотал он. — Темно-шоколадный цвет, но с оттенком рыжины. Быть может, и во всем остальном вы такая же. Клер: на поверхности — чопорность и скованность, а внутри — скрытый огонь?

Вконец растерявшись, девушка торопливо пролепетала:

— До завтра, милорд.

Когда она попыталась вырваться, граф сжал ее запястье и, прежде чем Клер окончательно охватила паника, вложил ей в руку все вынутые из ее волос шпильки, после чего отпустил.

— До завтра.

Обняв девушку за талию, граф повел ее к двери. Перед тем как отворить, он заглянул Клер в глаза, и она заметила, что его настроение стало иным: дразнящее заигрывание сменилось полнейшей серьезностью.

— Если вы решите отказаться от всей этой затеи, я не стану думать о вас хуже.

Он что, прочел ее мысли или же просто слишком хорошо знает человеческую натуру? Клер толкнула дверь и опрометью бросилась вон из комнаты. К счастью, Уильямса поблизости не оказалось, и он не мог увидеть ее распущенные волосы и горящие щеки. Будь дворецкий здесь, он наверняка бы подумал, что…

И тут у Клер перехватило дыхание. Ведь, приняв вызов графа, она должна жить здесь три месяца, и Уильямс будет видеть ее каждый день! Поверит ли он, если она объяснит ему, как в действительности обстоит дело, или же начнет презирать ее, сочтя лгуньей и блудницей?

Чувствуя, что еще немного, и ее самообладанию придет конец, Клер юркнула в первую же открытую дверь и очутилась в маленькой гостиной, где на всем лежал толстый слой пыли. Девушка бессильно опустилась на один из покрытых холщовыми чехлами стульев и закрыла лицо руками. Она едва знает Уильямса, однако оказалось, что его мнение о ней значит для нее очень много. Уже одно это с неумолимой ясностью говорило о том, как тяжело ей придется, если она ввяжется в эту безумную авантюру. Неодобрение Уильямса — ничто по сравнению с тем, что будет, когда все в Пенрите узнают, что она живет в доме отъявленного развратника.

Теперь, когда Клер до конца осознала все адское коварство игры, предложенной ей Никласом Дэйвисом, се ярость вспыхнула с новой силой. Граф знал, куда мстить: он рассчитывал, что страх перед общественным осуждением заставит ее пойти на попятный.

Эта мысль помогла Клер снова взять себя в руки. Приглаживая и закалывая волосы, она с досадой поняла, что приняла его нелепый вызов из-за собственного гнева и гордыни. Чувства не самые благочестивые, по ведь, по правде говоря, она никогда и не была по-настоящему благочестивой женщиной, хотя и очень к этому стремилась.

Когда ее прическа наконец опять приняла должный вид, Клер тихонько выскользнула из гостиной, незаметно вышла из дома и направилась к конюшням, где оставила своего пони и двуколку.

У нее еще было время передумать. Чтобы расписаться в своей трусости, ей даже не придется встречаться с графом лицом к лицу: достаточно просто-напросто не прийти к нему завтра утром, и тогда никто, кроме нее самой и Никласа, вовек не узнает, что произошло.

Но… Дело-то вовсе не в ней, не в ее гордости и даже не в графе с его упрямством и себялюбием! Главное — Пенрит. Когда дорога поднялась на пригорок и внизу как на ладони стала видна деревня, Клер вдруг остро осознала это. Она остановила лошадь и медленно обвела взглядом знакомые шиферные крыши. В Пенрите не было ничего необычного или выдающегося, он походил на сотни других валлийских деревень с их рядами каменных коттеджей, окруженных сочной зеленью долин, но это ничем не примечательное место было ее домом, и она любила его, любила в нем каждый камень. С его жителями ее связывали самые тесные узы, потому что вместе с ними она выросла и прожила всю свою жизнь. И если некоторых из них было труднее любить, чем других, — что ж, ничего не поделаешь, она все равно старалась изо всех сил.

Квадратная башня англиканской церкви виднелась издалека, более же скромная молельня методистов терялась среди коттеджей. А шахту, находящуюся еще дальше, отсюда рассмотреть невозможно. Эта шахта — самый крупный источник рабочих мест в округе и самая большая угроза для жителей деревни: она была так же непредсказуема и опасна, как те взрывчатые вещества, которые иногда использовались здесь для взрывных работ.

Эта мысль разом усмирила сумбур, воцарившийся в голове у Клер. Да, нынче она поступила плохо, поддавшись гневу и гордыне, но причины, заставившие ее отправиться к графу, были вескими, а намерения — благими. В борьбе за благополучие Пенрита нет и не может быть ничего дурного, но теперь сей предстоит испытание: она должна постараться уберечь свою душу от гибели.

Сердцем методистского братства были еженедельные собрания, и группа, к которой принадлежала Клер, встречалась сегодня вечером. Это очень кстати: можно будет, не откладывая, поговорить со своими самыми близкими друзьями и рассказать им все. Однако пока члены ее группы пели гимн, которым всегда открывалось их собрание, Клер снедало мучительное беспокойство.

Староста Оуэн Моррис первым начал общую молитву. Когда она окончится, для членов маленького кружка наступит время поведать остальным о тех духовных радостях или испытаниях, которые они пережили за предыдущие семь дней. На сей раз у всех выдалась спокойная неделя, и Клер не заметила, как настал ее черед говорить о своем. Она встала и по очереди взглянула в каждое из пяти мужских и шести женских лиц. Лучшие методистские кружки были образцами радостного и светлого христианского братства. Когда умер отец Клер, члены ее группы помогли ей в этом испытании точно так же, как прежде она помогала им в их невзгодах. Люди, собравшиеся сегодня в этой комнате, были ее духовной семьей, теми, чьим мнением она дорожила больше всего.

Помолившись в душе о том, чтобы ее вера в них не оказалась напрасной, она начала:

— Друзья мои… братья и сестры… Я собираюсь предпринять шаг, который, как я надеюсь, принесет пользу всем жителям Пенрита. Но мои действия выйдут далеко за рамки общепринятого поведения — более того, они будут скандальными — и многие меня осудят. Я прошу только об одном: пусть среди тех, кто станет презирать меня, не будет вас.

Жена Оуэна, Маргед, самая близкая подруга Клер, ободряюще улыбнулась.

— Расскажи нам, что ты собираешься сделать. Я ни за что не поверю, что ты можешь совершить поступок, который заслужил бы паше порицание.

— Надеюсь, что ты права. — Клер опустила глаза и посмотрела на свои крепко сцепленные руки. Ее отец был горячо любим всеми методистами Южного Уэльса, и немалая часть этой любви и благоговения, которые он вселил в их сердца, перешла по наследству к Клер. Будучи дочерью преподобного Моргана, она пользовалась в местном обществе куда большим уважением и влиянием, чем ей могли бы дать ее собственные заслуги… Снова подняв голову, она сказала: