– Что она сказала? – переспросил Бен-Рой. Молодой человек выпустил клубок дыма.

– Она говорит, что мы не собаки.

Бен-Рой заметил, что женщина пристально смотрит на него, и в ее глазах нет ни страха, ни злости – лишь усталость и беспредельная грусть. Он хотел было ответить, рассказав про Галю, про то, как безжалостно растерзали ее террористы, те самые люди, которых здесь, в лагере, чтят как героев, но осекся, поняв, что не найдет слов выразить немыслимые страдания и ненависть, наполнявшие его. Покачав головой, Бен-Рой открыл дверь и вышел из дома.

– Ал-Маоот ли йехуди! Ал-Маоотли йехуди!

Истошный крик зазвенел у него в ушах и заставил содрогнуться все тело. Еще полчаса назад пустынный переулок теперь кишел десятками обезумевших от ярости людей. Оскалив ярко-белые зубы и плотно сжав кулаки, они возликовали при виде долгожданной жертвы. На долю секунды установилось затишье, подобное короткому промежутку между вспышкой молнии и раскатом грома, затем толпа внезапно окружила беззащитного полицейского и налетела на него, неистово визжа:

– Иктело! Иктело! Уктул иль-йехуди!

Бен-Рой не успел опомниться, как оказался на асфальте. Еще мгновение, и несколько десятков рук схватили его за куртку, рубашку, штаны, волосы и поволокли в переулок. Кто-то вытащил пистолет у Арие из кобуры и выстрелил в сантиметре от его уха. За сворой избивавших его хулиганов Бен-Рой разглядел визжащего и хлопающего в ладоши от радости мальчишку, который еще совсем недавно объяснял таксисту, как проехать к дому Майди. На шее у Арие затянули петлю и стукнули изо всей силы чем-то вроде бейсбольной биты по животу, так что он скорчился от боли.

«Я труп», – подумал Бен-Рой, одновременно задыхаясь от ужаса и совершенно отстраненно констатируя происходящее, точно это происходило не с ним, а с персонажем какого-нибудь боевика.

Он тщетно пытался прикрыть голову руками, но нападавшие моментально вывернули их и стиснули мертвой хваткой. Со всех сторон на него сыпались плевки, горячие и липкие, струившиеся по щекам и шее. Он чувствовал себя попавшим под страшный оползень, несущий его в пропасть.

И вдруг, ни с того ни сего, нападавшие утихли, так же неожиданно, как и набросились, оставив полуживого израильтянина валяться у стены. В ушах Арие эхом отдавался резкий, пронзительный звук. Поначалу Бен-Рой принял его за последствие многочисленных ушибов головы, но, немного придя в себя, понял, что это кричит женщина. Некоторое время он лежал неподвижно, боясь, что малейшее движение спровоцирует хулиганов. Затем, корчась от боли, встал на ноги и пошел обратно по переулку с болтающейся на шее, точно шутовской галстук, веревкой.

Майди сидел на пороге дома, прижав руки к колесам коляски. Его хилая, сгорбившаяся мать стояла немного впереди, неистово размахивая руками, и тараторила что-то сердитым голосом, обращаясь к скучившимся в стороне хулиганам. Несмотря на то что она была меньше всех ростом, слова ее словно загипнотизировали рассвирепевших соседей, так что никто из них не смел и посмотреть ей в глаза. Покричав еще с минуту, пока голос ее совсем не охрип, она обернулась к Бен-Рою:

– Кефак?

Дико озираясь по сторонам, он промолчал, не поняв вопроса.

– Сильно тебя? – перевел Майди.

Как ни удивительно, учитывая жестокость нападавших, Бен-Рой отделался сравнительно легко: несколько синяков, порез на губе да ссадина от веревки на шее. Могло быть намного хуже. Он попробовал сказать что-нибудь в ответ, но слова застряли в горле, и в итоге Арие лишь слегка мотнул головой, как кукла с двигающейся шеей. Старушка, наклонившись, подняла пистолет, в суматохе брошенный налетчиками, и немощной рукой протянула его полицейскому. Рукавом платья она протерла окровавленный подбородок инспектора.

– Эхна миш килаб , – тихо сказала она. – Миш килаб .

Бен-Рой посмотрел на нее и, скинув веревку и спрятав пистолет в кобуру, поплелся к стоявшему в конце переулка такси. За его спиной, словно отдаленное завывание ветра, послышалось недовольное перешептывание.

– Предупреждал я, что тут опасно, – сказал испуганный таксист. – Я же говорил…

– Плевать мне, что ты там говорил! – огрызнулся Бен-Рой, заваливаясь на пассажирское сиденье и доставая фляжку из кармана. – Лучше вывези меня из этого осиного гнезда. Как можно скорее!

Израиль, аэропорт Бен Гурион

Салим, знакомый турагент Лайлы, забронировал ей билет на дневной рейс «Бритиш эйруэйз» с посадкой в лондонском аэропорту Хитроу. Утренний рейс компании «Эль-Аль» был удобнее, но и билеты на него стоили дороже. Кроме того, Лайла из принципа никогда не летала рейсами израильского авиаперевозчика. Камель привез ее в аэропорт в полдевятого утра, остановившись у гигантской каменной меноры – творения Сальвадора Дали. В этот день Камель был особенно не в духе и, выгрузив сумку Лайлы, умчался, даже не попрощавшись.

– Ну и черт с тобой! – пробурчала вслед недружелюбному водителю Лайла.

Проверив, на месте ли паспорт и билеты, она, как всегда по приезде в Бен Гурион, остановилась перед сюрреалистической скульптурой семисвечника. К этому древнему символу Израиля Лайла испытывала смешанные чувства. С одной стороны, менора, как главная эмблема Хар-Зиона и его сподвижников, вызывала у нее глубочайшее отторжение, поскольку символизировала власть угнетателей ее народа. И в то же время в этом символе, в его извилистой симметрии, в простертых ветвях, словно стремящихся охватить небосвод, была таинственная притягательность, и Лайла не могла преодолеть бессознательный интерес к главной реликвии иудеев. В прошлом году, собирая материалы о традициях евреев, она узнала о колоссальной роли меноры для духовной жизни древнего Израиля. Менора была самой почитаемой святыней Храма Соломона до тех пор, пока в 70 году римляне не вывезли ее в Рим. Каждый раз, когда Лайла смотрела на вздымавшуюся ввысь скульптуру Дали с выгравированным у основания посвящением («Народу Израиля – избранному народу»), в ней боролись противоположные чувства – отвращение и непреодолимое, иррациональное влечение. Так же, как и к Хар-Зиону, что не раз замечала она. Постояв еще с минуту перед медной менорой, Лайла вскинула рюкзак на плечо и пошла в зал отлета.

Выехать из Израиля было отнюдь не просто. Лайла сбилась бы со счета, если бы ее попросили рассказать, сколько раз она садилась уже после окончания посадки, впритык перед взлетом. А ведь нередко удача оказывалась не на ее стороне и самолет улетал без нее. И все по милости дотошных израильских пограничников, часами изучавших ее небольшой багаж. (Наученная горьким опытом, Лайла никогда не возила ничего лишнего: ни записных книжек, ни подозрительных книг, а из техники – только мобильный телефон.) Ее засыпали всевозможными вопросами, в том числе и не имеющими отношения к цели поездки: семейное положение, друзья, родственники, коллеги и тому подобные подробности из личной и профессиональной жизни. Со схожими процедурами приходилось сталкиваться каждому палестинцу, вылетавшему из израильского аэропорта, но Лайле с ее репутацией скандальной журналистки доставалось особенно. «Знаешь, у них на тебя, наверное, завели особое досье, – сказала ей как-то полушутя-полусерьезно Нуха. – Когда они просвечивают твой паспорт, в компьютере выскакивает предупреждение: „Задержите эту сволочь настолько, насколько можете!“»