— Иппо говорил им, что он — слуга дьявола, что он может причинить им страшное зло.

— И это сработало! — сказала она, смеясь, без тени сострадания. — Они все разбегались перед нами! Для нас тогда это было счастье. Мы себя чувствовали как короли. Одна только Лео предостерегла нас. «Месть — это блюдо, которое едят холодным», — говорила она, но тогда я не понимала, что это значит. А сейчас, — продолжала Лина, помрачнев, — мы за все расплачиваемся. Они не забыли слугу дьявола, а тут еще и Адское Воинство появилось. Понятно, что мать за нас боится. В тысяча семьсот семьдесят седьмом году они закололи вилами свиновода Франсуа-Бенжамена.

— Знаю. Потому что он видел Воинство.

— Да, с четырьмя «схваченными» — троих он назвал, четвертого не разглядел в лицо. Как я. Толпа набросилась на Франсуа-Бенжамена после смерти второй жертвы, они потрошили его больше двух часов. Дар Франсуа-Бенжамена перешел к его племяннику Гийому, от Гийома — к его кузине Элодине, потом — к дубильщику Сижизмону, от него к Эбрару, потом к Арно, торговцу полотном, от него — к Луи-Пьеру, клавесинисту, потом к Авелину и, наконец, к Жильберу, который, очевидно, передал его мне, когда меня держали над кропильницей. Скажите, ваш помощник что-то знал? Почему его хотели убить?

— Понятия не имею.

«Он шел туда один, таил он в сердце яд…» — почему-то вспомнилась ему вдруг строка Вейренка.

— Можете не гадать, — сказала она неожиданно жестким голосом. — Никто не был заинтересован в его смерти. Это вас хотели убить.

— Неправда.

— Правда. Потому что если сегодня вы не знаете ничего, то завтра докопаетесь до всего. Вы гораздо опаснее Эмери. И время на исходе.

— Мое время?

— Ваше, комиссар. Вам остается только одно: уехать отсюда, и чем скорее, тем лучше. Ничто не может остановить Владыку, ни закон, ни служители закона. Так что не стойте у него на пути. Можете мне не верить, но я сейчас пытаюсь вам помочь.

Резкие необдуманные слова: Эмери арестовал бы ее и за меньшее. Но Адамберг и бровью не повел.

— Я должен охранять Мортамбо, — ответил он.

— Мортамбо убил свою мать. Не такой он человек, чтобы ради него из кожи вон лезть.

— Вы прекрасно знаете, Лина, что меня это не касается.

— Вы не понимаете. Как бы вы ни старались его спасти, он все равно умрет. Уезжайте до того, как это случится.

— И когда же?

— Прямо сейчас.

— Я спрашиваю, когда умрет Мортамбо.

— Это решит Эллекен. Уезжайте. И заберите ваших людей.

Адамберг неторопливым шагом вошел во двор больницы, в котором он уже начал ориентироваться почти так же хорошо, как во дворе Конторы. Данглар отказался от больничной униформы, самовольно снял длинную рубаху из голубой бумажной ткани и улегся на кровати в своем порядком запачканном костюме. Сестра возмущенно заявила, что это негигиенично; но поскольку пациент пытался покончить с собой и остался цел и невредим после того, как над ним промчался поезд — а такое не может не вызвать уважения, — то она не посмела требовать, чтобы он переоделся.

— Мне бы одеться хоть чуть приличнее, — были первые слова Данглара, когда вошел Адамберг.

Сказав это, майор принялся внимательно изучать желтую стену палаты, чтобы не встречаться взглядом с Адамбергом: он боялся увидеть по глазам комиссара, в каком постыдном, глупом и жалком положении он оказался. Доктор Мерлан кратко, без оценок сообщил ему, что произошло, и Данглар не знал, как теперь жить дальше. Он действовал непрофессионально, несерьезно и, что хуже всего, выставил себя на посмешище. Он, Данглар, с его интеллектом. Ревность и жгучее желание посрамить Вейренка заглушили в нем чувство собственного достоинства и голос разума. Может быть, заглушили не окончательно, но он упорно не желал к ним прислушиваться. Как последний кретин, который ищет приключений на свою голову. И в результате тот, кого он хотел унизить, спас его, рискуя собственной жизнью, чудом не попав под поезд. Вейренк проявил исключительную быстроту реакции, смелость и ловкость. Сам Данглар, конечно, был бы неспособен на такой тройной подвиг. Ему просто не пришло бы в голову уложить бесчувственное тело между рельсов, а главное, не хватило бы на это сил. Или, возможно, он даже не попытался бы в такой ситуации спасти коллегу, думал бы только о том, как побыстрее взобраться на платформу.

Лицо майора стало серым от отчаяния. Он был похож на крысу — крысу, которая, на свою беду, застряла где-нибудь в щели, а не лакомилась хлебным мякишем у Жюльена Тюило.

— Болит? — спросил Адамберг.

— Только когда поворачиваю голову.

— Кажется, вы не сознавали, что лежите под несущимся поездом, — сказал Адамберг, и в его голосе не было ни нотки сочувствия.

— Нет, не сознавал. Как-то даже обидно, правда? Пережить такое — и ничего не помнить. — Данглар пытался говорить с иронией.

— Обидно не это.

— Если бы я хоть не так напился.

— О нет, Данглар. За ужином у Эмери вы выпили меньше обычного, ведь для успеха вашей тайной операции надо было сохранить ясную голову.

Данглар поднял глаза к желтому потолку и решил смотреть только туда. Перед этим он мельком заглянул в глаза Адамбергу и увидел там блеск, который бил прямо в цель и от которого нельзя было уклониться. Такой блеск появлялся в глазах Адамберга очень редко, в минуты сильного гнева, внезапно вспыхнувшего интереса или когда его осеняла какая-нибудь идея.

— А вот Вейренк заметил, что там прошел поезд, — продолжал Адамберг.

Да, он был рассержен, глубоко разочарован и расстроен. Он хотел, чтобы Данглар понял и признал свою ошибку. «Он шел туда один, таил он в сердце яд…»

— Как он? — тихо, едва разжимая зубы, спросил Данглар.

— Спит. Восстанавливает силы. Я удивлюсь, если в волосах у него не добавится рыжих прядей. Или, скорее, седых.

— Как он догадался?

— Я тоже догадался. Вы никудышный конспиратор, майор. За ужином вас прямо распирало от гордости. Кто угодно понял бы, что вы составили какой-то хитроумный секретный план, это было написано у вас на лице, сквозило в каждом движении.

— Почему он не лег спать?

— Потому что задумался. И пришел к правильному выводу: если некий замысел возбудил вас настолько, что вы решились действовать в одиночку, значит этот замысел наверняка направлен против него. Например, речь могла идти о получении новой информации. Но вы упустили из виду, Данглар, что информатор, желающий остаться неизвестным, никогда не просит о личной встрече, он все сообщает в письме. Даже Эсталер учуял бы тут ловушку. А вы не учуяли. Хорошо хоть Вейренк оказался на высоте. Он рассудил, что при расследовании особо тяжких преступлений нельзя идти на встречу одному. Если, конечно, человек не жаждет славы до такой степени, что забывает об опасности. Вы ведь получили записку, верно, Данглар? Вам назначили встречу?