новости, и по возвращении он сообщил, что Елизавета уже может говорить, однако делает это с большим трудом. Все понимали, что произошло нечто более серьезное, чем обморок: в наши дни мы можем с определенной точностью утверждать, что у Елизаветы случился удар.

После происшествия с Елизаветой все в Санкт-Петербурге связали состояние здоровья императрицы и отступление Апраксина с обеспокоенностью по поводу наследования трона. «Если императрица умрет, – писал в Версаль 1 ноября маркиз де Лопиталь, – мы станем свидетелями дворцового переворота, ибо великому князю никогда не позволят править». Некоторые полагали, что императрица пересмотрит право наследования в пользу трехлетнего Павла. Ходили слухи, что если на троне окажется Павел, которого будут контролировать Шуваловы, то его родителей, Петра и Екатерину, отошлют обратно в Гольштейн.

В середине января 1758 года Александр Шувалов допросил Апраксина. В свидетельских показаниях генерал клятвенно отрицал, что получал какие-либо политические или военные распоряжения от Екатерины. Апраксин признался, что получал корреспонденцию от великой княгини, и передал Шувалову все свои личные бумаги, включая три письма, написанные ему Екатериной. Самой Екатерине еще предстояло увидеть эти письма.

Год спустя после отставки Апраксин предстал перед судом. Когда судья стал зачитывать приговор: «И не остается другой меры, кроме как…», тучный Апраксин так и не дослушал его до конца. Ожидая услышать про пытки и смертную казнь, он упал на пол без сознания. С ним случился апоплексический удар. В то время как последние слова судьи были следующими: «… освободить его».

36

Дочь Екатерины

Весной 1757 года Екатерина поняла, что беременна от Понятовского. К концу сентября она перестала появляться на публике, чем сильно раздражала Петра, поскольку в те дни, когда его жена соглашалась появиться на официальных церемониях, он мог оставаться в своих покоях. Императрица Елизавета все еще была нездорова и не выходила из своей комнаты, а в отсутствие Екатерины вся тяжесть обязательств представлять императорскую семью на официальных церемониях легла на его плечи. Однажды раздраженный великий князь сказал Льву Нарышкину: «Одному Богу известно, как моей жене удается забеременеть. Я даже не знаю, мой это ребенок или же я не имею к нему никакого отношения».

Лев был верен себе и передал это замечание Елизавете. Встревоженная, она обрушила свой гнев на Нарышкина: «Глупец! Ступайте и спросите великого князя, пусть поклянется, что он не спал со своей женой. Скажите ему, что, если он готов принести такую клятву, вы отправитесь немедля сообщить об этом Александру Шувалову, чтобы были приняты незамедлительные меры».

Лев поспешил обратно к Петру и попросил его принести подобную клятву. Петр слишком боялся своей тетки, чтобы делать такие заявления, и отказался. «Ступайте к дьяволу! – крикнул он. – И никогда больше не говорите со мной об этом!»

В полночь, 9 декабря 1757 года у Екатерины начались схватки. Мадам Владиславова позвала Петра, а Александр Шувалов отправился сообщить об этом императрице. Петр пришел в комнату Екатерины в своем парадном гольштейнском мундире, с поясом, на котором висела необычайно длинная шпага, и в ботфортах со шпорами. Удивленная Екатерина спросила, почему он надел этот костюм. Петр ответил, что это форма, в которой он был готов выполнять свой долг офицера Гольштейна (а не великого князя России) и защищать княжеский дом (а не Российскую империю). Сначала Екатерина подумала, что он шутит, но затем поняла – он был пьян. Она велела ему поскорее уйти, поскольку его тетя будет недовольна вдвойне, когда увидит, что он едва стоит на ногах и облачен в немецкую гольштейнскую форму, которую Елизавета ненавидела. С помощью повитухи, заверившей великого князя, что его жена отнюдь не сразу родит ребенка, она убедила его уйти.

Появилась Елизавета. Когда она спросила, где ее племянник, ей сказали, что он ушел, но скоро вернется. Предродовые схватки начали стихать, и повивальная бабка заявила, что передышка может продлиться несколько часов. Императрица вернулась к себе, а Екатерина осталась лежать на спине. Вскоре она уснула и проспала до утра. Пробудившись, она почувствовала легкие схватки, но почти весь остальной день ничего не ощущала. Вечером она проголодалась и приказала подать ужин. Екатерина поела, а когда поднималась из-за стола, почувствовала резкие боли. Великий князь и императрица вернулись, оба вошли в комнату в тот момент, когда Екатерина произвела на свет дочь. Молодая мать попросила у императрицы позволения назвать ее Елизаветой. Императрица сказала, что новорожденную нужно назвать Анной в честь ее старшей сестры, матери Петра, Анны Петровны. Младенца тут же унесли в детскую, находившуюся в покоях императрицы, где уже находился ее трехлетний брат, Павел, который ожидал появления сестры. Через шесть дней императрица держала свою внучку, маленькую Анну, перед купелью во время крещения, а после распорядилась подарить Екатерине шестьдесят тысяч рублей. В то же время она выделила точно такую же сумму своему племяннику.

«Говорят, что празднества были прекраснейшими, – вспоминала Екатерина, – я не видала ни одного; я была в моей постели одинешенька, и не было ни единой души со мной, кроме Владиславовой. Никто не входил в мою комнату и не осведомлялся, как я себя чувствую». Это было неправдой, одиночество Екатерины продлилось всего один день. Ее новорожденную дочь действительно унесли в ту же комнату, где жил Павел, но Екатерина ожидала этого, поэтому страдала не так сильно. Другими словами, она была готова. Пережив изоляцию и одиночество после рождения Павла, на этот раз она устроила все немного иначе. В ее комнате больше не было сквозняков из-за плохо прилаженных ставень. Зная, что друзья осмелятся навещать ее лишь тайно, она распорядилась поставить перед кроватью большие ширмы, за которыми скрывался маленький кабинет, где находились столы, стулья и удобный диван. Когда балдахин со стороны кровати опускался, ничего не было видно. Когда же портьеры поднимались, а ширмы отодвигались, Екатерина могла видеть улыбающиеся лица друзей, находившихся в кабинете. Если же кто-нибудь входил в комнату и спрашивал, что за ширмой, ему отвечали, что там стоит ночной горшок. Эта маленькая крепость, построенная с большой выдумкой и дальновидностью, являлась безопасным убежищем.

Празднование нового 1758 года при дворе должно было закончиться очередными фейерверками, и граф Петр Шувалов, генерал-фельдцейхмейстер артиллерии, пришел к Екатерине, чтобы рассказать о запланированных фейерверках. В тот день мадам Владиславова сказала Шувалову, что ей показалось, будто великая княгиня спит, но она проверит и скажет, смогут ли его принять. На самом деле Екатерина совсем не спала. Но она лежала в постели, а в алькове находилась небольшая группа, включая Понятовского, который по-прежнему сопротивлялся отсылке на родину и навещал Екатерину каждый день.

Когда мадам Владиславова постучала в дверь, Екатерина закрыла портьеры со стороны своей кровати и велела Владиславовой привести посетителя.