Хашимбек хранил презрительное молчание. Граф нетерпеливозаерзал на стуле.

— У нас нет времени, Хашимбек, у нас очень мало времени. Ужескоро твой хозяин будет искать тебя повсюду. Если к ночи тебя не найдут, онивсе поймут. И постараются принять нужные меры. Значит, у тебя и у нас временитолько до ночи. Я не буду тебя обманывать, Хашимбек, и говорить, что мы тебяотпустим. Мы тебя все равно не отпустим. И ты это знаешь. Но я могу тебеобещать, что ты умрешь как мужчина — от пули.

Хашимбек усмехнулся, показывая крупные зубы. Он знал, чтонельзя вступать в спор в таких случаях. Это было бы проявлением слабости,которую он всегда презирал. Отныне Хашимбек больше не скажет ни единого слова,ни одного. Он умрет молча, как мужчина.

— У тебя сквозные ранения ног, — продолжал Граф, глядя насвоего пленника, — если не сделают нормальную перевязку, не вытащат пулю, можетначаться гангрена. Врач требует сделать операцию немедленно. Но у нас нет времени,Хашимбек. Поэтому я должен тебе все рассказать. Мне нужно знать, кто и почемуукрал из казино Тита. И куда пропал ваш Ираклий. Только эти два вопроса. Тыответишь мне на них и получишь пулю в сердце. Если не ответишь… Хашимбек, тызнаешь, как я не люблю крови. Но пулю нельзя оставлять в твоей ноге. Ее тебеудалят. Без наркоза. Вместе с ногой.

Зрачки у Хашимбека дрогнули. Но мужчина не должен боятьсяболи. Он презрительно сморщился и снова ничего не сказал.

— В последний раз тебя спрашиваю, — вздохнул Граф. — Онистоят за дверью. Если ты сейчас не скажешь, тебе отрежут ногу. Пилой. Безнаркоза. Ты даже не можешь себе представить, как это страшно, Хашимбек. Неваляй дурака. Не нужно геройствовать. Я же не прошу тебя выдавать мне секретытвоего хозяина. Только дай мне ответ на два вопроса, и я обещаю, что ты умрешьсразу. Тихо. Без боли. Мы все сделаем аккуратно.

Хашимбек по-прежнему молчал. Граф посмотрел на него, кивнулголовой, поднялся.

— Как хочешь. Ты пойми, что это не моя прихоть. Нам нужнознать, кто похитил Тита и куда убрали Ираклия. И мы все равно это узнаем. Тыможешь молчать один день, ты можешь терпеть пытки другой день. Но рано илипоздно ты заговоришь. А так как у нас нет времени, то мы не будем прибегать кболее легким способам пытки. Мы сразу начнем с самой страшной, какая тольковозможна. Ты, видимо, меня не совсем понял. Тебе отрежут ногу без наркоза, —показал на свое колено Граф, — отрежут, и ты все равно нам все расскажешь.

Он вышел из палаты, и Хашимбек незаметно выдохнул. Теперьпредстояло самое мучительное и самое главное испытание в его жизни. Помогитемне, мои предки, мысленно взывал он к своим прародителям. Сделайте менясильным, пусть ваше мужество наполнит мое сердце, а уста мои сделаютсякаменными вратами, которые не выпустят никаких слов.

В палату вошли три человека. Двое из них были в белыххалатах. Хашимбек еще раз тяжело выдохнул. Его прадед не проронил ни слова.Такова была легенда. Значит, и он должен молчать. С него сорвали одеяло,разбинтовали ноги. Один из вошедших поднял пилу. Он не смотрел на Хашимбека,словно стеснялся того, что должен сделать. И затем пила заработала.

Первое прикосновение пилы было не страшным. Кровь брызнулана стоявшего рядом второго палача, и Хашимбек даже удивился, почему он нечувствует боли. Потом начался ад. Это была даже не боль. Это была даже непытка. Ему казалось, что раздирают все его внутренности, выдергивают всенервные окончания, пилят не только его ногу, но и все остальные части тела. Вглаза бил сильный свет, в ушах гудело. Он не слышал своих криков. Ему казалось,что он молчит, но его дикие, утробные, страшные крики разносились по всемудому. Палач продолжал свое дело, и Хашимбеку в какой-то момент показалось, что онсходит с ума, словно эта выворачивающая тело боль стала коридором в мирбезумия, где не было ничего, кроме его воя и этой боли.

В соседней комнате Граф слышал эти крики. Он недовольнопоморщился. Как все это глупо, подумал он. Если все равно знаешь, что проиграл,то зачем сопротивляться. Не лучше ли избавить себя от мучений. Этот упрямыйвосточный характер, нервно подумал он.

В этот момент зазвонил его мобильный телефон. Ондогадывался, кто это может звонить.

— Как у тебя дела? — услышал он голос Наблюдателя.

— Все в порядке, — быстро сказал Граф, теснее прижимаятелефон к уху, чтобы его собеседник не услышал нечеловеческих криков пленника.

— Кто похитил нашего друга? — спросил Наблюдатель. Они обазнали, что по мобильному телефону нельзя называть никаких имен. — Ты узнал, ктоэто сделал и зачем?

— Нет. Но скоро узнаем, — так же быстро ответил Граф.

Крики замолкли. Он невольно посмотрел на дверь. Неужелипленник заговорил?

— У нас мало времени, — напомнил Наблюдатель перед тем, какотключиться.

— Я все понимаю. — Он опять прислушался, но криков больше неуслышал.

Он положил телефон на столик перед собой, когда в комнатувошел один из его боевиков.

— Что там случилось? — резко спросил Граф. — Он заговорил?

— Он потерял сознание, — виновато сказал боевик, — мыотрезали ему ногу, но он молчит. Сейчас врачи вводят ему наркоз, говорят,должны обработать рану, чтобы он еще несколько дней протянул.

— Как это отрезали ногу? — не понял Граф. — Целиком?

— Угу, — невесело сказал боевик, — пила такая вещь, чутьтронул, она и пошла.

— Идиоты, — закричал Граф, — он мог умереть от болевогошока. Вашу мать…

Он вскочил и побежал в другую комнату. Вся кровать была вкрови. Над пленником склонилось сразу двое врачей. Один из них поднял голову,покачал головой.

— Сволочи вы все, палачи. Так человека мучаете.

— Заткнись! — закричал что есть силы Граф и, подойдя клежавшему на постели, тревожно взглянул на него. — Он будет жить?

— Пока живой. А потом не знаю, — пожал плечами врач иуважительно добавил: — Таким людям памятники ставить нужно, а вы его мучаете.

Врач был доверенным человеком группы Графа. Он давно ужезанимался подобными вещами и привык к издевательствам над пленными. Но теперьдаже его потрясло мужество пленника.

— Он придет в себя? — нервно спросил Граф.

— Придет. Постараемся что-нибудь сделать, — пожал плечамиврач. Ему было сорок лет. И он давно был циником и подлецом, получая деньги отбандитов за пытки над пленниками. Но теперь он мрачно посмотрел на Графа исказал: — Он ничего нам не расскажет.

— Не твое собачье дело, — огрызнулся «пахан». — Ты сделайтак, чтобы он не умер.

— Он протянет еще несколько дней, — не унимался врач, — новсе равно ничего не скажет. Мы отрезали ему ногу, Граф, а он молчал. Ты даже неможешь себе представить, какая это боль. Лучше давай я сделаю ему укол, и онуснет навсегда.