— Ты должен спеть то, что сочинил вчера, понимаешь? Это очень важно. Все строчки записаны здесь. Барон принес гитару. Ну же. Ты ведь хотел быть бардом.

— Да… хотел… да…

— Отлично. Тогда пой.

— Что именно он курил?

— Зеленый смог.

— Вы что, с ума сошли?! Даже я знаю, что у темных от него башню к дэймосам сносит.

— Да? А меня лишь слегка повело.

— Вы не продукт генетического извращения.

— Не забывайтесь, барон. Я все же эльф и говорить в таком тоне…

— Простите. Просто он теперь вообще ни на что не способен! Все. Уходим. Надеюсь, до завтра он отойдет.

— Погодите! Я буду петь! — сжимаю гитару, гляжу в окно и чувствую, как меня распирает невиданная доселе жажда творчества. Она буквально рвется наружу, бурлит и клокочет, мечтает прорваться и вылиться рифмованными строчками, окутанными моим хрустальным голосом.

— Может, лучше не надо? — сомневается бегемотик.

— Хуже не будет, — вздыхает толстый эльф. — Ладно. Фтор, мы с бароном будем неподалеку. Вон в том переулке, понял? И прекрати улыбаться!

Киваю с еще более счастливой улыбкой. Он ругается. Потом берет бегемотика за лапку и тащит за собой. Бегемотик при этом очень ругается.

Итак… мой черед. Ночь. Тысячи голубых звезд сияют на небосклоне. Воздух чист и невинен, как принцесса в первую брачную ночь. И сейчас я разорву его своим голосом. Да!

Заглядываю краем глаза в листки. Ничего не вижу. Отбрасываю их. И перекидываю перевязь гитары через плечо. Начнем! Моя драконица.

Я эльф, обезумевший от любви.

Я темный снаружи и внутри.

Я светлый лишь рядом с тобой.

Прошу, окно мне открой.

Я эльф безутешный, пою о том,

Как стал я жить под косым мостом.

Питаться рыбой, что прогнила,

И все, чтобы ближе ты была…

Я эльф, который сошел с ума.

О милая, выгляни из окна.

Я на колени встаю, смотри,

Ну что же ты? На меня взгляни.

Что хочешь? Крови? Убью врагов.

Разрушу семьи, сожгу их кров.

И принесу тебе их глаза,

Лишь бы смотрела ты на меня.

Но если я нежеланен, что ж —

Проткнет мне сердце холодный нож…

И сдавит горло мое петля.

Не жить на свете мне без тебя.

Струны затихают. Три… Еще две… порвались. Зато сколько экспрессии, я срываю голос, бужу всех соседей и собираю небольшую толпу из стражников. Они стоят молча, лишь изредка кто-то утирает слезинку-другую. После окончания представления меня уводят… в тюрьму. Но все же! Всего на мгновение я замечаю, как занавеска в башне шевелится, из-за нее показывается прелестная белокурая головка, весело мне улыбается и бросает что-то сверкающее и изящное. Это оказывается ваза. Размером с меня. Она раскалывается на тысячи осколков, окатывает стражей водой. Кого-то ранит.

Стою, улыбаюсь и ору, что я тоже ее люблю! И что вернусь, и мы будем жить хоть и недолго, но счастливо.

Из тюрьмы меня освобождают только на следующее утро. Я успеваю прийти в себя и на волю выхожу с дикой головной болью и в крайне отвратительном расположении духа.

Аид встречает меня на ступенях, на нем черный теплый плащ с меховой подбивкой. В руках он держит еще один.

— Это мне? — уточняю, отчаянно щурясь. Даже тот тусклый свет, который достигает до дна ущелья, где какой-то идиот решил построить город, режет глаза.

— Тебе. Надевай.

Плащ швыряют мне в руки. Надеваю и натягиваю капюшон. У них в камерах температура — минус десять. А я только в рубашке, свой плащ где-то потерял. Настроение подумало и поднялось с нулевой отметки до уровня плинтуса.

— Как все прошло с женой беге… барона?

— А ты не помнишь? Она швырнула в тебя вазой.

— Хм. Я так плохо пел?

— Тебе подвывали собаки, собравшиеся со всей округи. Гитара едва ли не заглушала тебя, так ты налегал на струны. Посреди всей этой какофонии слова, к сожалению, терялись, и общий смысл поняли только те, кто стоял рядом. Это были я, барон и стража.

Смущенно чешу затылок.

— Эх. Слишком много экспрессии.

— Я бы сказал — перебор.

— А что, если повторить, но… уже без сигар?

— Ты повторишь. По крайней мере, ты ее заинтересовал, причем сильно, так что есть шанс, что сегодня ночью тебя не проигнорируют.

— Да? — довольно усмехаюсь. — Такого, как я, забыть сложно.

— Это уж точно.

— А что барон?

— Хм?

— Он заплатит?

— Да. Он счастлив. Говорит, что, наверное, жена и впрямь его любит.

— Ну! — гордо смотрю на него.

— Но у него очень плохо со слухом… в смысле… музыку он вообще не воспринимает и не любит. Так что даже если бы ты орал эту песню и при этом бил дубиной в барабан, барон и тогда не оценил бы уровня какофонии.

— Главное — заказчик доволен. Может, и на этот раз исполнить все, как вчера? И барон будет доволен, и к нам претензий никаких.

— Тогда нам заплатят лишь пять золотых. Десять — это в случае, если она окажется суккубом.

— А сейчас мы куда?

— В баню.

Удивленно на него смотрю:

— Не понял?

— Я сознаю, что тюрьма — это не Вечный лес. Но все же… Ты что, спал в канализации? От тебя испражнениями несет за версту! — морщится и прикладывает к носу ажурный платочек.

— Подумайте, какие мы нежные. Ну пахну, и чего? Тебя бы туда.

— Нет, спасибо. Тем более что мы почти пришли.

Изучаю поток женщин, идущий в двери сомнительного заведения с огромной и чересчур пестрой вывеской над дверями. На вывеске написано: «Парная».

— Уверен, что нам сюда? Может, это только для женщин?

— Я уже все узнал. Здесь есть и для женщин, и для мужчин. Идем скорее, иначе я задохнусь от вони, исходящей от тебя.

Фыркаю и иду следом. Тоже мне, неженка.

Ну… в бане в целом неплохо. Правда, она все же раздельная. Я имею в виду парные. И когда мы оба, в труселях, гордо входим в женскую парную… сколько визгу и писку, а тазикам, которыми в нас швыряют, вообще нет конца!.. М-дя. Так не орали даже фрейлины моей матушки, когда засекли меня подглядывающим в замочную скважину, как они купаются. Правда, потом бабоньки видят, что именно к ним пришло, и нас, забитых, вытаскивают из угла и чуть не доводят до смерти ласками. Мне лично сразу трут спинку, пятки, моют голову, рассказывают сплетни, выясняют прошлое, будущее, предпочтения в еде, изучают уши. На последнее я реагирую крайне остро. Ибо уши — мое самое чувствительное место. А потому они вечно дергаются. Я убираю от них чужие руки и едва не глохну от визгов и писков восхищенных дам. Аиду приходится не легче. Его оккупируют дамы постарше и сразу мочат в чане с кипятком. Ну… или не совсем с кипятком… Короче, судя по его воплям и поднимающемуся пару, вода далеко не ледяная.