члена Европейской парламентской подкомиссии или лиц того же ранга? Об этом в КГБ, по всей вероятности, не задумывались, а мой утренний звонок не дал им достаточно времени, чтобы решить, что же более важно для советского правительства: соблюдение гласности в период экономических трудностей или же изоляция Лейлы от контактов с британцами.

Победила гласность. Когда я подошел к подъезду, «мальчики» как по команде повернулись ко мне спиной и, подняв капот своего автомобиля, принялись с преувеличенным вниманием изучать мотор. Я пожелал им доброго утра, они не ответили. «Боятся, что я их сфотографирую», — подумал я. Поднявшись вверх по лестнице, я нажал кнопку звонка, и жена «шпиона века» открыла мне дверь.

В подтверждение своих добрых намерений я протянул ей письмо от Олега. Лейла дала мне очень эмоциональное интервью, которое я неделю спустя опубликовал в форме открытого письма Горбачеву. «На мой взгляд, никаких реформ нет. Я ничего не сделала против Советского Союза, не нарушала никаких законов. Но только из-за того, что в 1985 году мой муж перешел на сторону Великобритании, со мною вот уже пять лет обращаются, как с преступницей, и не дают воссоединиться с человеком, которого я люблю».

Она говорила и о круглосуточном наблюдении. «Это стоило советскому правительству целого состояния. Поэтому я заявляю протест. И не как жертва, на чью свободу посягают, а как обычный налогоплательщик». Что касается обещания КГБ простить ее мужа, Лейла высказалась предельно ясно: «Даже если это правда, и Горбачев лично подпишет такой указ, то что случится, если Горбачев умрет, а его место займет шеф КГБ? Моего мужа здесь сразу же убьют, и я не хочу стать невольной причиной его гибели. Такого греха никогда на себя не возьму».

Мы с Лейлой допили чай и выглянули в окно. «Мальчиков» не было видно, хотя Лейла и уверяла меня, что они здесь и прячутся за деревьями. Я покинул ее дом, сел в ожидавшее меня такси и попросил шофера отвезти меня в гостиницу. Спустя два дня я вновь посетил Лейлу, сфотографировал ее с обеими дочками «поляроидом» и подарил каждой по снимку на память. Маша сразу же убрала свой, заявив, что получилась не очень хорошо.

После нашей первой воскресной встречи, которой КГБ решил не мешать, я понял, что могу более открыто обсудить возникшую проблему с русскими друзьями и собеседниками. И я сказал им: как бы кто ни относился к Гордиевскому, несомненно, совершившему тягчайшее преступление в рамках советского законодательства, наказывать за это Лейлу и ее дочерей совершенно не в духе новых отношений между Востоком и Западом. Я подчеркнул, что Великобритания понесла гораздо больший урон от своих граждан, работавших на советскую разведку: Филби, Берджесса, Маклина, Блейка, Бланта, Кейрнкросса, Вассала, Прайма и Беттани. Каждый из упомянутых агентов продал Советскому Союзу чрезвычайно важную секретную информацию, а первые четверо и вовсе сбежали в Москву и вели там вполне обеспеченную жизнь. В результате весь мир стал смотреть на британскую разведку как на дилетантов, к тому же деградирующих. Наши отношения с Соединенными Штатами были сильно испорчены.

Я вовсе не старался оправдать решение Гордиевского переметнуться на нашу сторону. Иначе у моих советских коллег чувство патриотизма могло возобладать над чувством элементарной справедливости. Я лишь упомянул, что Гордиевский принял это решение во времена брежневского застоя, после вторжения советских войск в Чехословакию, во времена, когда в Советском Союзе каралось любое проявление инакомыслия. Он сам признавал, что предал идеалы советской системы, а не свою страну.

Что касается британских агентов-предателей, они, напротив, поступились идеей демократии ради насквозь фальшивой утопии, достижение которой предполагалось путем жестокой сталинской тирании. Блейк выдал британских агентов в Германии, Филби сдал агентов, посланных в Латвию и Албанию. Выданные ими агенты были казнены. А выданных Гордиевским сотрудников КГБ, работавших в посольстве, всего лишь выслали из Великобритании. Гордиевский сдал агента КГБ в Англии Майкла Беттани, который в 1984 году был осужден на двадцать три года. Выданный им же норвежский агент КГБ Арне Трехолт получил восемнадцать лет в 1982 году. Вот и все. На его руках нет крови. Этим он отличается от Блейка и Филби.

Но в качестве основного аргумента для российских коллег я выдвинул тот факт, что жены и семьи разоблаченных предателей никогда не страдали от британских властей. Мать Блейка, например, многократно посещала Москву, несмотря на то, что ее сын похвалялся, будто сдал КГБ 600 британских агентов, большинство из которых были казнены. Берджессу на Рождество ежегодно присылали корзины с лакомствами из лондонского магазина «Фортнум и Мейсон» и новые галстуки Итонского колледжа. Жена Маклина Мелинда покинула Англию и приехала к мужу в Москву. Сын Филби навестил отца в Москве и привез на родину его фотографии, которые продал в английские газеты. По британским законам этим людям нельзя было запретить выезд из страны — куда бы им ни заблагорассудилось — для посещения родственников.

Все это я высказал Константину Лубенченко, заместителю председателя Комитета по законодательству Верховного Совета СССР. То, что он отнесся к моей просьбе о встрече по этому вопросу не с предубеждением, а с интересом, показывало, насколько далеко зашли реформы президента Горбачева. Лубенченко был готов взглянуть на проблему как юрист, а не как советский аппаратчик. И воспринял нашу петицию, переведенную Олегом на русский язык, как источник информации и выражение нашей позиции.

Эту петицию я показал главному редактору московского журнала «Новое время», и в очередном номере он опубликовал ее вместе с фотографиями Лейлы, сделанными мною у нее дома. «Независимая газета» также обещала помочь.

Длинное письмо Лейлы к мужу буквально жгло нагрудный карман моего пиджака. И вот пришло время покинуть Москву. Накануне вечером в моем номере раздался таинственный телефонный звонок. Это был Олег Калугин, бывший офицер КГБ, «отступник», делавший политическую карьеру на публичных разоблачениях своего прежнего руководства. «Давайте встретимся на углу улицы Горького и Площади Революции, — сказал он. — Не беспокойтесь, я сам вас узнаю и подойду». Когда мы пили с ним кофе в гостинице «Савой», Калугин сказал мне, что КГБ никогда не выпустит из страны семью Гордиевского. Иначе они утратят одно из мощнейших средств контроля над своими агентами за границей. Дать Лейле разрешение на выезд значило бы для КГБ проявить слабость и неверно сориентировать агентов. А этого Комитет не мог допустить. Горбачев, несомненно, реформатор, но Комитет все же имеет на него достаточное влияние и непременно встанет на защиту того, что считает для себя жизненно важным.

Гордиевский также был настроен весьма пессимистично, когда, вернувшись в