называло политических узников правительство ЮАР. Например, сенатор Эдвард Кеннеди вместе с группой иностранных журналистов в надежде увидеться с Манделой доехал до самых ворот тюрьмы, но их остановили запретом в типично советском стиле: мол, пребывание Манделы в тюрьме — сугубо внутреннее дело и иностранцев не касается.

Вот почему я очень удивился, когда в конце года из Йоханнесбурга мне позвонила Элен Сузман и сообщила, что правительство удовлетворило мою просьбу. Видимо, им нужно было узнать, каково же на самом деле состояние здоровья Манделы; наверняка они думали, что английский консерватор, член палаты лордов, вряд ли примет сторону чернокожего революционера левого толка.

Свой первый день в Кейптауне, воскресенье 20 января 1985 года, я провел, путешествуя по «Перекрестку» — небольшому району нелегальной застройки недалеко от Кейптауна. Элен Сузман стала моим гидом. Она объяснила, что время от времени эти трущобы сносят бульдозерами, но вскоре они появляются на старом месте снова. Язык не поворачивался назвать домами эти ветхие развалюхи из рифленого железа и пустых картонных коробок, покрытых пластиком. Пародия на человеческое жилье и позор для богатой страны, заявляющей, что здесь правят закон и порядок. У «Перекрестка» было одно преимущество — близость к большому городу. Несколько минут на автобусе — и вы на работе. В остальном это был ужас, поэтому удивляли улыбки на лицах чернокожих жителей и их учтивые приветствия. Элен Сузман сказала мне: «Почему они не забрасывают нас камнями? На их месте я бы это сделала».

На следующий день министр юстиции X. Дж. Кутей объяснил мне, что единственной надеждой на освобождение Манделы может быть помилование президента. Ведь его осудили за государственную измену, и приговор означал пожизненное заключение. Кутей согласился, что двадцать один год заключения — слишком долгий срок и что «с объективной точки зрения» Манделу следует освободить, если возникнет такая возможность. Но пока такой возможности нет, так как Мандела не желает способствовать собственному освобождению. «Он не раскаивается за содеянные преступления. И поддерживает объявленный вне закона Африканский национальный конгресс и политику насильственного переворота в стране. Если он отречется от применения насилия и вступит в политические дебаты, мы сможем оказать ему помощь. Судьба Манделы зависит от него самого».

Чуть позже меня отвезли в Полсмур и накормили обедом, приготовленным заключенными — пережаренным бифштексом с картошкой. Тюрьма Полсмур состояла из нескольких отдельно стоящих длинных корпусов. Это было похоже на мрачный кампус какой-нибудь школы или технического университета. Женщины и мужчины находились в разных корпусах, белых, черных и «цветных» заключенных содержали раздельно. Комиссар по надзору за тюрьмами генерал-лейтенанта Виллемсе уверял, что рацион каждого заключенного, независимо от цвета кожи, составляет 10 571 килоджоулей в день, им полагается приличная одежда, разрешаются посещения родственников, развлечения, и они могут быть освобождены досрочно. Позиция Виллемсе была понятна. Он считал, что Южная Африка придерживается североамериканских и западноевропейских стандартов, и мировое сообщество судит ЮАР слишком строго.

После обеда меня проводили в главный корпус, в блок с усиленной охраной. Кругом сновали оживленно болтающие на африкаанс старшие офицеры в желтой форме с золотыми звездами на эполетах и в лихо заломленных фуражках. Меня привели в какую-то комнату с приятной и простой обстановкой. В центре стоял стол со стеклянной столешницей, над которым красовался портрет президента Питера Боты с серебряным орденом на оранжевой ленте. Через несколько минут в комнату вошел высокий, подтянутый седовласый человек в свежей рубашке оливкового цвета и отутюженных синих брюках. Он пожал мне руку и поприветствовал на хорошем английском языке. Он сказал, чтобы я чувствовал себя как дома и предложил сесть за стол, где удобнее делать записи. На какую-то долю секунды я подумал, что это генерал или полковник из тюремного ведомства. Он держался уверенно, словно самый старший по званию, хотя и был чернокожим. И тут меня осенило: передо мной стоял человек, ради которого я пересек полмира.

Мы с Манделой проговорили больше двух часов под настороженным взглядом его личного охранника майора Фрица ван Ситтерта. Однако тот не вмешивался в наш разговор, за исключением тех моментов, когда мы передавали друг другу книги или документы. Довольно быстро выяснилось, что в последние годы Мандела не жаловался на условия содержания в тюрьме. Вопрос состоял в том, как его будут лечить, собираются ли его и дальше держать в камере, отказывая в праве жить в собственном доме, голосовать на выборах, баллотироваться в парламент и быть избранным в президенты.

Мандела сказал: «Состояние моего здоровья хорошее. Неправда, что у меня рак, и неправда, что мне ампутировали палец на ноге. Я ежедневно встаю в 3.30 утра, два часа делаю упражнения, чтобы поддерживать форму, потом читаю и работаю. Я получаю южноафриканские газеты, а также «Гардиан уикли» и «Тайм». Меня содержат в большой камере вместе с пятью другими членами Африканского национального конгресса. У нас есть радиоприемник, но, к сожалению, он принимает лишь ультракороткие волны, поэтому мы можем слушать только наши радиостанции. Есть у нас и небольшой садик, в котором мы выращиваем помидоры, брокколи, бобы, огурцы и клубнику. Было бы, конечно, еще лучше, если бы начальником тюремной охраны поставили чернокожего офицера, но при апартеиде это невозможно».

Чуть снисходительно, но по-доброму он заговорил о тюремщиках и, в частности, о начальнике тюрьмы бригадном генерале Ф. Манро. «Бедный господин Манро практически не имеет никакой власти. Обо всем, что касается нас шестерых, он обязан докладывать в Преторию. Меня ограничивают в свиданиях с родными, задерживают или просматривают мою корреспонденцию. Но бригадный генерал здесь ни при чем, это все политики. По поводу меня многое преувеличивают. Однажды мне достались слишком тесные ботинки. Я поделился этим с женой, она расстроилась, и в прессе поднялась шумиха. Эти ботинки даже упоминались в песне «Свободу Нельсону Манделе». Тем временем мне выдали ботинки моего размера, и все уладилось, но я уже не смог сообщить об этом жене».

Итак, дело было не в условиях тюремного содержания Манделы. Проблема заключалась в системе апартеида. И оставался вопрос, а следует ли вообще держать его в тюрьме. Даже по суровым законам Южной Африки, к 1985 году Мандела искупил свою вину за несколько чисто символических акций против государственной собственности. И правительство не делало секрета из того, что Манделу упрятали в тюрьму не за то, что он совершил, а за то, что мог совершить или за то, что могло случиться, если бы его отпустили.

Если отвлечься от вопроса о вооруженной борьбе, то предложения Манделы мало чем отличались от того, что я слышал утром от Кутей.