уделили мне полчаса времени. Это полностью, абсолютно безопасно (снова подчеркнул он), но я совершенно уверен, что этот аспект волнует вас меньше всего. Итак, вводный тон, как говорят музыканты: я очень люблю Машу и очень боюсь за нее. Или следует сказать «рабу Божию Марию» (вдруг как-то скривился он, но тут же опомнился) – впрочем, это неважно. Теперь идемте.

Свечу он так и нес в руке, как будто машинально полагая, что окружающий нас свет исходит от нее: между тем она даже не была зажжена. Мы шли от реки в сторону развалин монастыря по хорошо видной тропе: очевидно, доктор сам же ее и протоптал за годы своего изгнанничества. Прошли за ограду. Когда-то раньше тут были ворота, но потом их сломали, причем с особенной жестокостью, словно здесь бушевал в ярости великан: их измочаленные створки до сих пор лежали поодаль – отчего-то доктор, прибравший все вокруг изб, не стал их распиливать на дрова. Показалось несколько могильных камней и крестов – очевидно, здесь, по обычаю, хоронили братию, а может быть, и некоторых прихожан, хотя, по уединенности положения монастыря, вряд ли последних было много.

Мы подошли к небольшой часовенке, стоявшей среди могил: мне сперва даже показалось, что это обычный склеп, на манер тех, что строят иногда в Европе – в надежде, что по ту сторону роковой черты вся семья снова соберется вместе в отдельном домике. Доктор отомкнул дверь и, держа свечу в левой руке, захлопал правой по карманам, как птица с перебитым крылом, пытающаяся взлететь. Наконец он вытащил коробок шведских спичек и, передав мне свечку, зажег ее: сизые тени легли на его лицо, как будто он за ночь состарился на несколько лет.

– Здесь вход, – проговорил он. – Осторожнее, спускайтесь за мной.

Часовня, как оказалось, была воздвигнута над широким лазом в земле: земляные его ступени были дополнительно выложены каменными плитами, так что выглядело это словно спуск в лондонский ундерграунд, разве что не пахло дымом. Доктор шел впереди, стараясь освещать мне дорогу; пламя плясало по кирпичным полукруглым сводам, которыми было укреплено помещение. Лестница заканчивалась уходящим вдаль, насколько хватало света, узким коридором: в нем можно было стоять, выпрямившись, но разойтись даже вдвоем было бы непросто. Стены его были обложены грубо обожженными кирпичами; справа и слева в нем были сделаны длинные выемки, в которых что-то лежало. Присмотревшись, я увидела, что это человеческие скелеты, разложенные как на уроке анатомии. Большинство из них были неполными: у кого-то не хватало руки, у кого-то обеих ног, а кто-то и вовсе обходился без черепа.

– Когда мы только здесь поселились, – начал свой рассказ доктор, – мне рассказывали местные, что в этом монастыре жили несколько монахов-пещерников, которые десятилетиями не покидали своих убежищ. Сам я на развалины эти не ходил, хватало других дел, но Маша еще в первый же год привела все здешние могилы в порядок, говорила: «Кто еще о них позаботится, если не я», – потомков-то у них нету, значит, и приехать убрать некому. Она же и открыла заколоченную дверь в часовню: хотела, если там икона есть, лампадку перед ней поставить. Икона там была, но был и этот ход – только заваленный землей. И почему-то ей почудилось, что там под землей кто-то есть, причем живой – то слышался ей стук, то стоны, а то вдруг вообще детский плач. Вы знаете, что такое общая галлюцинация?

Я кивнула.

– Дело кончилось тем, что я и сам стал что-то такое слышать. В общем, Маша убедила меня взять лопату и начать этот ход откапывать. Я выбрасывал землю на большой кусок холста, она оттаскивала его в сторону и рассыпала среди могил. Честно сказать, я готов был поклясться, что слышу эти голоса, которые, по мере того как мы к ним приближались, не рыдали уже и не стонали, а только пели гимны. Копали тогда мы почти сутки без сна и практически без отдыха. Умом-то мы понимали, что там никого живого не может быть, за столько-то лет, но сами представьте – эти мистические развалины (доктор усмехнулся), ночь, луна тоже была, как сейчас. И главное – мы оба совершенно точно слышали идущие из-под земли звуки, вот как я сейчас вас слышу, а вы меня. К концу мы уже были совершенно не в себе: вроде и выбились из сил, и при этом из-за спешки остановиться не можем, сердце колотится. Это потом уже я сообразил, что там внизу скапливался углекислый газ, как в собачьей пещере в Неаполе. Знаете про собачью пещеру?

– Нет.

– Это такое известное место в Италии, недалеко от Неаполя. Большая пещера, в которой где-то внутри есть источник смертельно опасного газа. То есть на самом-то деле он не слишком опасен, только в нем концентрация углекислоты, которую мы выдыхаем, сильно выше, чем в воздухе. Углекислый газ тяжелее, так что он скапливается у поверхности земли. Но лаз устроен так, что ему до определенного уровня некуда деваться. И в результате человек, пока стоит на ногах, может там находиться сколько угодно. А вот собака умирает через несколько минут от удушья. Ну и естественно, если человек сядет или ляжет, будет с ним то же самое – газ без вкуса и запаха. Так вот, думаю, что здесь было что-то в этом роде, и мы слегка поотравились, пока копали: Маше полегче, поскольку она отходила выбрасывать землю и могла отдышаться, а я в яме стоял без перерыва. Уже утром мы наконец пробили дыру, я еще, помню, крикнул как идиот: «Выходите!» Никто, конечно, не вышел, только скопившийся воздух эдак хлопнул по-особенному: похоже, закупорены они там были лет сто, а то и больше. Тогда здесь все выглядело немного по-другому. А потом я нашел поляну с костями.

На этих словах он поднес свечу поближе к моему лицу, как будто ожидая, как я отреагирую. Годы среди людей научили меня, что для беседы с ними нет лучше выражения лица, чем понимающая печальная полуулыбка: тогда собеседник, сочтя вас тонко чувствующим существом, продолжит излагать свое наболевшее. Здесь я даже сочла возможным слегка покачать головой, как бы приговаривая «ну и ну» или «да что вы говорите», сама же пытаясь в это время сообразить, чего, собственно, он от меня хочет. Все эти подземелья замка Мадзини были довольно любопытны, но во мне крепло ощущение, что доктор принимает меня за кого-то другого. Впрочем, не думаю, что мне бы очень понравилось, если бы он принимал меня за то, что я на самом деле есть.

– Здесь у