Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Алтарь Митры в Остии
Итак, Остия, казалось, представляла вполне подготовленную почву для принятия христианства: известно, что в самых религиозных странах оно всего быстрее привилось. Морские порты, торговые и проезжие города, где собирались люди со всех стран, где воздвигались храмы всем богам, где культы Востока насчитывали более всего верных, такие города особенно были для него благоприятны; поэтому можно предположить, что христианство имело очень быстрый успех в Остии. Скоро тут образовалось два епископства, одно – в самой Остии, другое – в Portus Trajani, прославленное св. Ипполитом. Приблизительно во времена Феодосия одному другу св. Иеронима, богатому и благородному Паммахию, пришла великодушная мысль построить в Портусе приют – ксенодохий (Xenodochium) для неимущих странников. Тут давали приют людям, прибывшим из Рима в ожидании попутного ветра, а также и других мест, откуда бы они ни были, имевшим в городе дела или думавшим составить себе там состояние. Они были так счастливы найти приют, где могли отдохнуть несколько дней после утомительного пути, что слава об убежище Паммахия скоро распространилась по всему свету. Св. Иероним говорит, что о нем слыхали в Британии и что египтянин или парфянин беседовали между собою о нем: Росси думает, что открыл его в развалинах Портуса. Сохранились значительные руины, где довольно ясно можно различить базилику и обширный двор, окруженный колоннами, взятыми от прежних зданий: это был обычный способ стройки в IV и V веке, и новые здания умели сооружать только при условии обирания прежних. Как это мы видим в средневековых монастырях, посередине двора находился водоем или род колодца, и на нем была надпись, ныне очень попорченная, где все-таки можно прочесть следующие слова: «Кто жаждет, пусть придет сюда и пьет».
Христианство в Остии остается для нас связанным с двумя важными воспоминаниями, которые невозможно забыть, когда осматриваешь эти развалины: сочинение «Октавий» и смерть св. Моники. «Октавий» – это первая проба христианской апологии, написанной римлянином, на языке римлян; это и теперь еще одно из самых интересных произведений, какие только можно прочесть. Автор, Минуций Феликс, был адвокат и светский человек, живший, наверно, в лучшем обществе, чувствовавший себя в нем, как дома. Он обращается к людям образованным и из высшего света и хочет быть ими услышанным; поэтому он остерегается выражать свои мнения в сухой и догматической форме, которая могла бы оттолкнуть более равнодушных; он дает им приятный тон и старается возбудить любопытство читателя драматическими приемами. Книга его – это диалог, где он заставляет действовать не теологов, спорящих между собою, а добрых людей, собравшихся в свободный день побеседовать. В ней сообщается, что его навещает один из его старых друзей, Октавий, такой же христианин, как и он, после долгой разлуки, и, чтобы быть свободнее и больше принадлежать друг другу, они на несколько дней покидают Рим в обществе одного общего друга, Цецилия, оставшегося язычником. Это происходит во время сбора винограда, когда суды закрыты и адвокаты свободны. Итак, они втроем отправляются в Остию, «прелестную местность», где душа наслаждается спокойствием и тело вновь становится здоровым. Однажды утром, когда они шли к морю, «предаваясь удовольствию ступать по песку, поддававшемуся под их ногами, и вдыхать легкое веяние, что возвращает силу усталым членам», Цецилий, язычник, завидев статую Сераписа, приветствовал ее, согласно обычаю приложив руку к своим губам. Это религиозное действие оскорбило Октавия, и он не мог удержаться, чтобы не сказать другому своему товарищу, христианину: «Нехорошо, мой брат, оставлять в таком грубом заблуждении верного друга, как позволять ему посылать поцелуи каменным статуям, которые не заслуживают этой чести, как бы они ни были покрыты венками и сколько бы на них ни возлияли масла?» Никто не возразил на первых порах, и продолжали прогулку. Кто побывал на взморье в Остии, может легко восстановить мысленно дорогу, по которой вместе шли друзья. Наверно они следовали по длинной улице, которая идет вдоль Тибра, или по какой-нибудь параллельной ей; затем, дойдя до места, где кончались дома и ничто не закрывало