Пит посмотрел вниз, пытаясь разглядеть, там ли еще торговец оружием. Дельпеш шел по залу в сопровождении группки мелких чиновников городской управы и нескольких священнослужителей, среди которых был и каноник из собора. Его взгляд привлек высокий статный мужчина, который в духоте зала на мгновение снял с головы свою биретту, пригладил волосы и вернул ее на место. Волосы были черные, с приметной белой прядью.

Видаль.

Поначалу Пита затопило невыразимое облегчение, но затем на него разом обрушились мириады образов и закружили его в своем водовороте, на миг вспыхивая перед мысленным взором и тотчас же вновь исчезая во тьме, точно в каком-то хмельном бреду: алая сутана Видаля, мелькнувшая на входе в собор Сен-Назер на рассвете, дом Фурнье – декорация к какому-то замысловатому спектаклю, ловкий трюк с нагромождением иллюзий и зеркал, отравленное вино, – и вот уже он, окоченевший и недвижимый, лежит на земле в тени средневековых стен Ситэ.

Столько усилий, и ради чего? Ради Антиохийской плащаницы?

Пит знал, что ответ на этот вопрос – да. Плащаница была для Католической церкви предметом огромной религиозной значимости, реликвией, которая, по общему убеждению, способна была творить чудеса. Видаль готов был на все, чтобы вернуть ее.

И следом, как обычно, словно надоедливая заноза под кожей, вновь возник вопрос: зачем Видалю понадобилось идти на такие ухищрения, чтобы поймать его, допросить – и после этого отпустить на все четыре стороны? Единственно возможный ответ напрашивался сам собой. Пит не мог больше делать вид, что не замечает этого. Просто он, по крайней мере пока, был полезнее Видалю на свободе, нежели в тюрьме. И Видаль установил за ним слежку. Это не его разыгравшееся воображение, это правда.

Пит почувствовал себя бесконечно ничтожным и усталым от многодневной борьбы и страданий, от постоянного недосыпа и необходимости ежедневно выживать. У него не было другого выбора, кроме как смириться с тем, что человек, которого он когда-то считал самым близким другом, теперь стал самым опасным врагом. Видаль, целый и невредимый. Не за решеткой, а здесь, в этом зале, явно облеченный властью и имеющий влияние в самом логовище зверя.

Радость, которую он испытал, увидев Видаля живым, улетучилась, оставив после себя холодную горечь от ощущения предательства.

Каркасон

Бланш вложила в ладонь Мари еще одну монету:

– Я не нуждаюсь более в твоих услугах.

– Если бы у вас было место камеристки, вы согласились бы взять меня на работу? Я очень трудолюбивая, я готова ехать куда угодно, чем дальше от Каркасона, тем лучше, и я…

– Довольно. – Теперь, когда она получила все необходимые ей сведения, Бланш не терпелось поскорее отделаться от девчонки. – Мне не нужна камеристка.

Мари вспыхнула. Бланш дождалась, пока та скроется в одном из прилегающих к площади переулков, затем знаком подозвала лакея, который незаметно следовал за ней на почтительном расстоянии с тех самых пор, как они покинули епископский дворец.

– Подготовь карету к немедленному отъезду. Мы продолжим путь в Пивер, как только я покончу с делами здесь.

Слуга с поклоном удалился.

Бланш зашагала к дому Жуберов. Буйно разросшаяся дикая роза увивала дверной косяк. От Мари ей было известно, что семейство состоит из самого Жубера – жену он потерял лет пять тому назад, во время последней эпидемии чумы – и троих его детей: девятнадцатилетней Маргариты, известной под прозвищем Мину, которая была не замужем и все еще жила с отцом, тринадцатилетнего Эмерика и девочки помладше по имени Алис.

Бланш принялась обдумывать возможные варианты. К немалой ее досаде, двое старших в настоящее время гостили в Тулузе. Семилетняя Алис была слишком маленькой, чтобы представлять какой-либо интерес. Знай Бланш об этом заранее, она не поехала бы в Каркасон.

Не важно. Бог на ее стороне. Все, что ни случается, бывает не просто так, а в соответствии с Его замыслом.

Бланш перекрестилась и постучала в дверь. Мари Гали была не слишком высокого мнения о жуберовской служанке, пренебрежительно отозвавшись о ней как о безмозглой растяпе. Поэтому попасть в дом Бланш рассчитывала без особого труда. А там уж она что-нибудь придумает. Она ждала, но никто не открывал. Тогда Бланш толкнула дверь, которая оказалась не заперта.

С первого же взгляда ей бросился в глаза порядок в доме. Служанка определенно не была такой уж никчемной, какой постаралась выставить ее в глазах Бланш Мари. Крючки в коридоре сияли, деревянный сундук был отполирован до блеска. Бланш приоткрыла крышку; на нее повеяло знакомым запахом воска. Внутри, сложенное аккуратной стопкой, лежало белье, ветхое, но тщательно заштопанное. Тайник для хранения важного документа? Бланш приподняла белье, но ничего интересного не обнаружила.

Двигаясь на запах подгоревшего молока, она очутилась на кухне, ожидая застать служанку за работой, но и там тоже никого не было. Закопченная кастрюлька стояла за открытой задней дверью. В дальнем конце маленького дворика болталась туда-сюда оставленная нараспашку калитка, ведущая на улицу. Будь эта распустеха в услужении у Бланш, та приказала бы хорошенько вздуть ее за подобную нерадивость.

Она открыла комод и принялась один за другим обшаривать ящики, но ничего заслуживающего внимания не нашла. Надо было сначала заглянуть в книжную лавку Жубера в Бастиде. Документы куда логичнее было хранить там, а не в семейном доме. С другой стороны, ей нужна была Мину.

Лишь обернувшись к очагу, Бланш заметила спящую девочку, клубочком свернувшуюся в кресле с котенком в обнимку.

Так, значит, это Алис?

Бланш подошла поближе, вспугнув кошку. Та соскочила с колен и пятнистой молнией метнулась во двор.

Девочка встрепенулась, очнувшись ото сна, ее черные глаза широко распахнулись.

– Кто вы такая? И где Риксенда?

Тулуза

Пит выбрался из своего укрытия и смешался с толпой, валившей на выход из монастыря. Мысли бились у него в голове, как мухи в банке. Сердито и неумолчно. Неужели это Видаль подсыпал отраву в его вино в тот вечер? Он пытался гнать от себя подозрения, отчаянно цепляясь за веру в старого товарища и их дружбу. Много недель подряд Пит твердил себе, что, хотя они с Видалем и придерживаются различных взглядов на жизнь, оба руководствуются в своих действиях понятиями о чести и достоинстве.

Он и сам не знал, куда идет. Обратно в таверну, чтобы отыскать там Маккона и извиниться перед Кромптоном за то, что вспылил? Одна мысль об этом была ему невыносима. Домой, на улицу Пенитан-Гри? С какой целью?

Пит не слишком верил в то, что перемирие будет хоть сколько-нибудь долговременным. Как католические, так и протестантские лидеры были оскорблены, полагая, что уступки противной стороне слишком уж велики, а гарантий взамен получено слишком мало. Город был наводнен оружием и враждебностью. Пит не надеялся, что какая-то из фракций разоружится, каковы бы ни были условия мирного договора. Тулуза жила на пороховой бочке.