Немного растерявшийся Артемьев понимающе кивал.

– И егда попадется она тебе в руки, – Карамацкий вытянул кулак, – выжигай ее со всем отродьем! Даже, аки притом сгорит часть тебя самого.

– Ин убо… Осип Тимофеевич, не терзай ты душу, все же топерва позади. Сымали ж гадюку. – Осторожно проговорил Артемьев.

Карамацкий убрал руку с плеча заместителя, закрыл глаза и сделав усилие над собой улыбнулся.

– Слава Богу.

– Ну, стало быть пора мне, Осип Тимофеевич. – С фальшивой бодростью сказал Артемьев. – Доклад мне бывати дондеже к тебе пришед – привезли целовальника из Ондатрова, хочу самолично допрос ему учинить, покамест не кончился.

Полковник похлопал заместителя по плечу и кивнул.

– Ступай.

И пока Артемьев шел к двери, Карамацкий пристально глядел ему в спину. А затем повернулся к окну и посмотрел на свой кулак, разжал – пальцы слегка тряслись и будто рассердившись этому, полковник снова сжал ладонь в кулак.

Степан с ужасом смотрел на дядю.

– Сейчас беги к Солодовникову, – тихо сказал ему Карамацкий, – пущай берет лучших своих людей и арестует Артемьева.

– Дядя! – громко прошептал Степан, привстав от удивления. – Так это…

– Да, Артемьев крыса.

– Но как?

Карамацкий как ни странно выглядел теперь сильно уставшим и расстроенным и племеннику вспомнились слова дяди о крысах, которые разят сильнее врага.

– Про воеводу в письме токмо я, ты, да Пантелеев ведали… – Полковник отвернулся и только поворотив хмурое лицо свое вполоборота, добавил: – и конечно тот, кто писал его.

***

Сидя в санях, мчавших во весь опор, подполковник Артемьев то и дело бил кулаком в спину возницу, требуя ускориться и одновременно ругал себя за то, что поехал к Карамацкому в санях, а не верхом на быстром скакуне своем Сципионе Маньчжурском. То и дело оглядывался полуполковник, но ничего, кроме снега и бронзовеющего в ранних сумерках неба не видел. По телу шли волны озноба. Как он узнал, Артемьев не ведал, но точно знал – полковнику известно все и повода для сомнений в этом нет ни малейшего.

Наконец, сани пролетели по краю стрелецкой слободы и въехали на огромный двор, огороженный высоким частоколом. Артемьев спрыгнул с саней, побежал к избе, на ходу зовя одного из рындарей своих.

– Карауль у ворот, елико узришь конников аще кого – свистай!

Рындарь кивнул и побежал к воротам.

– Федор! – следом кликнул Артемьев лучшему своему конюху. – На козлы живо!

Ворвавшись в избу, подполковник напугал жену.

– Хватай токмо шубу, беги на двор, я сымаю детей!

Жена захлопала глазами.

– О, Господи!

Артемьев прижал ее к стене, другой рукой схватил с сундука шубу – сунул ей.

– Живо!

Он буквально вытолкал жену за дверь, побежал в светлицу за детьми.

На дворе раздался женский визг. Артемьев обернулся, выхватил саблю, бросился на улицу.

Так и не надев шубу, жена держала ее в руках и глядела на рындаря, лежавшего перед воротами с окровавленной головой. Из-за ворот вышел Солодовников – ладный чернобородый богатырь, который нравился женщинам и по совместительству был личным десятником Карамацкого по вопросам решения самых грязных и кровавых дел. Справа и слева от него появились другие головорезы из «черной десятки» Карамацкого.

– Олег Павлинович, – с улыбкой обратился к нему Солодовников, – негли полюбовно сладим?

Артемьев бросился в избу. Головорезы тотчас сорвались за ним. Подполковник на бегу обрушил хлипкие полати, блокируя дверь, откинул крышку лаза в подклеть, сиганул туда и выбрался через низкий черный проход к амбару за избой. В амбаре была лестница – ежели забраться по ней на крышу и разбежаться, то может быть получится перемахнуть через частокол в дубовую рощу, где на конях не догнать его.

Ворвавшись в амбар, Артемьев схватил лестницу, бросил к антресоли. Дверь позади распахнулась.

Подполковник обернулся, поднимая саблю наизготовку.

Полдюжины головорезов, обнажив палаши и сабли медленно окружали его. Прямо перед ним стоял Солодовников.

– Сдавайся, Олег Павлинович, по-доброму, сице хочь семью сохранишь.

Артемьев поглядел на головорезов вокруг себя и медленно опустил саблю.

Глава 27

Наблюдая как Бесноватый с нежностью протирает дудочку на шнурке тряпицей смоченной в уксусе, а затем с той же сосредоточенностью с какой чистит карабин, водит ею по пламени свечи, Завадский вдруг понял, что ни разу не слышал, как Бесноватый на ней играет.

– Сыграй, – тут же попросил он, развалившись на лавке после кружки густого эля, бочку которого доставили к ним накануне вместе с другими припасами. В избе было жарко и Филиппа клонило в сон.

Бесноватый бросил на него сердитый взгляд.

– Ну сыграй же, – повторил Завадский.

– Не хочу.

– Ты не играешь на ней?

– Чего пристал?

– Ты таскаешь дудку, но не играешь.

– Это не дудка, сый пыжатка.

– Ладно, пыжатка, но в чем смысл?

– Отстань.

– Да ладно тебе, брат.

Аким, чистивший ружье у печки тоже загорелся поприставать к Бесноватому, правда, делал это деликатно по понятным причинам.

– Филя, не уразумел кроме? Не для сипованья она ему.

Бесноватый вовсе убрал пыжатку.

– Так ты вообще ни разу не играл на ней?

Бесноватый неохотно покачал головой.

– Эдак су и не пыжатка? – с удивлением «догадался» Аким.

Бесноватый рассердился, стукнул ладонью по столу, выхватил свою пыжатку и скорчив рожу, приложил к губам.

Из дудочки потекли заунывные однообразные звуки, складывающиеся в какой-то смутно-печальный мотив, не производивший никакого впечатления. Бесноватый косил глаза на конец пыжатки, старательно надувал щеки, заметно было что он напряжен.

Завадский изогнул бровь, переглянулся с Акимом, который пожал плечами – дескать, что к чему?

Тут вдруг мотив резко переменился – печальный звук замер и рассыпался на тысячи осколков, заскакавших по избе. Мелодия взорвалась и зашлась каким-то бешеным темпом, переливаясь на удивительные лады. Печаль сменилась радостью, но какой-то дьявольской, будоражащей. Бесноватый преобразился, лицо его стало одухотворенным, гибкие пальцы также бешено бегали по всей длине пыжатки. Завадский начал невольно двигать плечами. Но Аким опередил его – вскочил с лавки и стал прыгать вприсядку, лихо барабаня каблуками по дощатому полу. На шум в избу заглянули Сардак и Егор и побросав шапки, тоже пустились в пляс. Филипп почувствовал будто какая-то сила поднимает его с лавки. В отличие от своих братьев, он не плясал вприсядку, а танцевал только то, что умел, то есть