По правде говоря, я был сильно разочарован в Шемяке. Такая яркая историческая личность показался мне обыкновенным, примечательным только своими одеяниями человеком. Ожидал чего-то большего.

— Почему он надумал навестить тебя?

По словам отца, старший Дмитрий просил у него много денег, почти тысячу рублей. Якобы из-за сильной жары случился сильный недород в его маленьком княжестве. Люди будут зимой голодать.

— А почему он в Москве у многочисленных бояр помощи не просил, или у своего брата Василия? — возник закономерный вопрос.

— Про сие вопрошай его самого, — пожал плечами отец.

Тут могло быть два варианта: либо парень банально промотался, либо его подослал к отцу московский временщик.

— Пусть тогда он женится на Боровской княжне. А ещё заставь подсылым твоим стать на Москве, — предложил государю, — И княжество своё пусть под залог отдаст.

— А сребра толико отнуду яти ми? Боярину Никитовичу обещал. Либею поминки готовити нать. В Орду такожде нать, — возразил отец.

Разговор как-то заглох, сидели некоторое время молча.

— Добре, ступай в мовню, разговорись с братом. Негли поведае те паки лишче, — предложил он.

Тёзка сидел в предбаннике ещё одетый, потягивая какой-то напиток из кувшина, ожидая пока холопы растопят каменку для парной. Своих слуг оставил во дворе. Думал, что разговорю братца, выполню поручение отца и свалю из бани, будто бы опасаясь, что путные распорядители нагонят в мыльню толстых баб. Оголяться мне самому перед братом не хотелось по причине позорных следов. Подговорил банных холопов, чтобы не сильно торопились со своей работой.

— Брате мой, седи к ми, — снова заключил меня в объятия старший Дмитрий и принялся тискать, — Сказывай, яко ты бытиешь зде с отичем. А помнишь, яко мы на ловитву хаживаша купно к Москве реке? Ты детищ возгривый бысти паки. За нами, отроки, лещился присно. Потеряша тя ноли повечеру. Мниша, иже утоп. Искаша обношь на реке с ребяты, а ты дома оказался. Яко мы на качелях катались, помнишь? Я тя раскатал до верха, а ты пал и главою убился. Гугнити с той поры стал. Отич мя побил яро ноли. Сести долго не мог.

Парень засмеялся как-то легко, душевно. Никакой настороженности в нём уже не чувствовалось. Наоборот, сейчас я видел перед собой доброго и любящего брата. Даже стыдно стало за свои предположения, высказанные ранее отцу.

— Молва шед, иже главой ты хвор? — продолжил он, — Блядяша поди. Гугнил токмо зельно. Бывало, чаяшь, дондеже ты косно мыслю глаголишь, и в томление влещиваешься. А ныне ты выправился. Глаголешь, яко вития на торжище. Ладен стал. Ликом красным матушке уподобен. Деву пригожу те нать. Иму тя с сей в Москву, а то скваснешь зде.

В кувшине оказался крепкий перевар, на вкус очень даже отменный. Брат вдруг взъярился и наорал на холопов, что они медленно работают. Мужички забегали шустрей.

— Ты сам как поживаешь в Москве? — поспешил переключить поток вопросов на него.

— Инде те вся поведаю, а то отичу полный час рекл о сиём бытие в Москве. Язык ужо заболел, — увернулся от допроса брат, — Женити тя нудит, небось? Мя на Феодору Васильевну, княжну Рязанску спихивал. А она ликом травлена. Черти на ей горох молотили. Нудма отлещился от сего, с братом Васькой ушед под руку государя Московска.

— Есть такое дело. Сватают за Машку Боровскую, — признался ему.

— Воно иже! — поразился брат, — И я же семо пришед по сему ряду. Такожде хочу к ней посвататися. Стара княгиня Елена Ольгердовна зельно скудна калитою стала. Готова за унучку Марию град Малоярославец с окрестью в приданное дати, удел вящший. За сие мнит от долга сваго избавитися. А у мя удел мал вельми, гобину не зрю. Долгов сеих мнозе.

— Не тревожься, братиш. Постараюсь уговорить отца тебе помочь, — заявил я.

— Добре, — просто согласился будущий Шемяка, улыбнулся и потрепал мои волосы, — Отич присно любил тя лишче мя с Васькой, но я такожде тя люблю.

И вдруг заорал зычно в сторону суетящихся холопов:

— Зачну совлещася. Не уборзитеся пещь запалити, пока порть на ми есть, болезновати будете сеими гузнами.

Я предупредил тёзку, что мыться с ним не стану.

— Не люблю купаться с толстыми тётками, — объяснил свой отказ.

— Не хоронися мой утый брате, — хохотнул брат и саданул ладонью по плечу, — Управимся без женок дебелых. Буде нам радощи и удало.

Он подозвал одного из холопов и произнёс какой-то приказ. Я не разобрал ничего, а парень тут же умчался.

Как я не пытался уйти, как не вырывался. Всё было бесполезно. Пришлось тоже раздеваться, горестно вздыхая и сгорая от стыда. Историческая персона, уже раздетая полностью, стояла, улыбаясь и ожидая меня. Фигурой он был похож на греческого бога Гермеса, сошедшего с Олимпа. Нет, скорее на козлоногого сатира, вышедшего из оливковой рощи после секса с нимфами, если принимать во внимание слегка кривоватые ноги, обильную волосатость и прочие детали ниже пояса. Его тело, источающее запахи пота и адреналина, было также покрыто множеством ссадин и синяков. Задышалось гораздо спокойней. Меня комментировать он тоже не стал, хотя заинтересованно разглядывал.

— Готов? Поидем ужо в мыльню, а то у мя гузно простыло, — заорал на меня сатир и, дурачась, толкнул вперёд.

Мы с грохотом и хохотом поскакали в парную.

— Где же бабы? — заинтересованно промявкал я, млея от предвкушения.

На такую сексуальную наживку, как мой братан, должны клевать только красотки первой величины. И мне, надеюсь, тоже что-нибудь откатится. Отцовы гренадёрши и прочие гиппопотамихи будут вспоминаться только у угасающих воспоминаниях.

— Не терпится? — поощрительно улыбнулся брат, — Поскору буде те лепше баб.

Я ещё не успел переварить в своём мозгу эти слова, как в мыльню ввалилась толпа голых парней, вопя, пихаясь, размахивая руками и прочими конечностями. Все без исключения выглядели ожившими статуями древнегреческих богов. Братец, точно, спецкастинг устраивал в свою команду. Бород почти у всех атлетов не было, только некоторые из них имели кое-какую поросль на своих лицах. У меня даже похолодело как-то там внизу, в кишочках.

— Чего это они сюда припёрлись? — прошептал я одеревеневшими губами, но брат услышал, или просто догадался:

— Буде радощи! — проорал он, подмигивая шалыми глазами.

Данунах! Клял себя последними словами. Не зря свербило под копчиком. Чуть не наделал при всём честнОм народе в мыльной.

— У меня живот скрутило чего-то вдруг, братец, — сообщил тёзке слегка охрипшим дискантом, борясь с рвущейся на свободу массой.

— Иди, избременися и ворочайся наопак. Мы тя древле чаяти не будем, — ответил он, нетерпеливо суча руками.

Я вскочил и пулей вылетел из мыльни. Позади раздались жуткие крики. Началось! Даже не хотелось думать о том, что там могло твориться. Рука сама неосознанно совершила над собой крестное знамение. В предбаннике накинул на себя холстину и проскочил в ближайший нужник. Вернувшись, принялся лихорадочно набрасывать на себя шмотки, вспоминая моменты общения с братом и злобно матерясь.