Здесь мы завершаем наш обзор восточной астрономии. Мы опустили несколько ценных вкладов арабских ученых в науку, так как они не связаны с космологией или теорией планет и потому не относятся к рассматриваемым вопросам. Но даже с учетом такого ограничения мы достаточно показали, что, когда европейцы вновь занялись наукой, они нашли астрономию практически в том же состоянии, в котором ее оставил Птолемей во II веке. Однако арабы вложили в их руки мощный инструмент тем, что заменили исчисление хорд у Птолемея на исчисление синусов и тригонометрию и тем самым сыграли чрезвычайно важную роль в дальнейшем развитии астрономии.

Схоластика достигла своего зенита примерно в конце XIII века. Она немало сделала для просвещения человечества, познакомив западные страны с трудами Аристотеля. Но никакие даже самые глубокие исследования Аристотеля или схоластов сами по себе не могли продвинуть науку вперед. Требовались новые свершения, но их пришлось бы начинать с самого начала, заложенного математиками Античности, и для прогресса астрономии в первую очередь нужно было тщательно изучить астрономические открытия александрийской школы, изложенные в «Синтаксисе» Птолемея. Желание заполучить этот труд из первых рук, не полагаясь на арабские пересказы в переводе на латынь, было лишь одним из этапов общего стремления ослабить благодаря более глубокому знанию греческой литературы те узы, которые сковывали человеческую мысль, и научиться видеть мир как он есть, а не как его представляли себе богословы, полагавшие, что он должен быть устроен так, а не иначе. Хотя греческий язык в основном неизвестен в средневековой Европе, его все же немного изучали в ирландских монастырях, а также некоторых других местах, и время от времени можно было встретить образованного человека, сведущего в греческом, как, например, Роджер Бэкон, Ричард Гроссетест, епископ Линкольнский, и фламандский доминиканец Вильем из Мербеке, который перевел труды Архимеда, Симпликия и других. Но лишь в XIV веке желание знать греческий язык стало распространенным. Петрарка пытался выучить его, Боккаччо усердно изучал его, и вскоре выходцы из Греции стали приезжать в Италию в качестве учителей. Мануил Хрисолор читал лекции во Флоренции в 1397—1400 годах, и за ним пришли другие, кто привозил с собой греческие рукописи и переводил их, так что еще до захвата Константинополя турками в 1453 году греческий язык и литература стали хорошо известны в Италии[273]. Рукописи с рвением искали и собирали в больших библиотеках, таких как библиотека Ватикана в Риме, Медичи во Флоренции и кардинала Виссариона в Венеции.

Ветер с берегов Эллады внес свежую струю в спертый воздух схоластики. Ее преемником стал гуманизм, который принимал этот мир как справедливое и прекрасное место, данное человеку, чтобы наслаждаться и пользоваться им себе во благо. В Италии реакция оказалась настолько острой, что казалось, в нее снова вернется язычество на смену христианству; и хотя Италия произвела на свет памятники искусства и поэзии, оставшиеся в веках, ей недоставало той серьезности, которая в Германии привела к возрождению науки, а затем и к бунту против духовной тирании. Германия уже во второй половине XIV века начала подготовку к этой работе, основывая один университет за другим, в то время как Париж постепенно утрачивал славу, которой пользовался так долго, славу величайшего учебного заведения, и страдал от бедствий Столетней войны между Францией и Англией. Из этого возрождения образования наибольшую выгоду для себя извлекла астрономия, и примерно в середине XV века поднялся первый из длинного ряда немецких астрономов, которые проложили путь для Коперника и Кеплера, хотя ни один из них не заслужил права быть названным предшественником этих героев.

Николай Кузанский родился в 1401 году в Кусе, деревне на берегу Мозеля, в семье Иоганна Хрипфса (или Кребса), лодочника и виноградаря. Отец, вероятно зажиточный человек, плохо с ним обращался, и он сбежал из дома и поступил на службу к дворянину, который отправил его получать образование в школе Братства общей жизни в Девентере, где он пропитался мистическим богословием этого религиозного сообщества. Затем он учился в Гейдельберге, Болонье и Падуе, а с науками математикой и астрономией познакомился у знаменитого географа Паоло Тосканелли, который в последние годы своей долгой жизни якобы подсказал Колумбу искать западный путь в Индию. Кузанский сыграл немаловажную роль на Базельском соборе, где сначала был сторонником власти собора, но позже перешел на другую сторону и стал твердым приверженцем папы, прилагая все усилия, чтобы восстановить и увеличить его могущество. Его друг Пий II сделал его кардиналом и князь-епископом Бриксена в Тироле, где Кузанский вел довольно бурную жизнь по причине множества конфликтов, вызванных его желанием реформировать тамошние религиозные порядки. Он умер в 1464 году, завещав основанной им в родном городе больнице библиотеку, которую собрал во время многочисленных путешествий по Германии и Италии, и значительная ее часть до сих пор хранится там. Здесь мы вынуждены оставить без внимания его тщетную попытку убедить Базельский собор провести реформу календаря, а также и его математические труды, поскольку мы вынуждены ограничиться только его рассуждениями о положении и движении Земли. Эти взгляды Кузанского тесно связаны с его философской системой, смесью неоплатонической и христианской мистики, которую он изложил в трактате De docta ignorantia, или «Об ученом незнании», то есть о неспособности человеческого разума постигнуть абсолютное, которое для него то же самое, что и математическая бесконечность. Так он оказывается противоречащим сам себе, когда рассматривает свойства математических фигур и позволяет им быть бесконечно большими; он доказывает, что, когда линия бесконечна, она одновременно является прямой линией, треугольником, кругом и шаром. Эти противоречия приобретают теологическую важность, поскольку бесконечно большой треугольник является символом Божественной Троицы; однако еще большее значение для его взглядов на роль Земли имеет то, что таким образом он приходит к представлению о бесконечной протяженности Вселенной и, следовательно, отсутствии у нее центра и окружности. То есть Земля не может находиться в центре мира, и так как он предполагает, что движение естественным образом присуще всем телам, то и Земля не может быть лишена всякого движения. Это всего лишь иллюзия – думать, будто мы находимся в центре мира, ведь если бы один человек стоял на Северном полюсе Земли, а другой – на Северном полюсе небесной сферы, то небесный полюс первому представлялся бы находящимся в зените, в то время как для второго это место занимал бы земной, и, вследствие этого, оба считали бы, что находятся в центре. Таким образом мы постигаем своим разумом (для которого только docta ignorantia имеет значение), что не можем представить себе мир, его движение и форму, ибо он выглядит как колесо в колесе, сфера в сфере, где нет ни центра, ни окружности.