Гуляли по аллеям, потом сели на скамейку отдохнуть. Гумилев говорил много и откровенно, что было ему вовсе не свойственно. Сначала рассказывал о путешествиях, потом стал излагать свои взгляды на жизнь, на брак. Заговорил о минутах одиночества, когда думал о Боге. «Такого бесконечно грустного Колю я никогда не видела. < …> Тогда мне и в голову не могло прийти, что его мысли омрачаются предчувствием скорой гибели».

В это время готовился к печати последний сборник Гумилева «Огненный столп». Николай Степанович, правя корректуру, добавляет два стихотворения: «Дева-птица» и «Мои читатели». Тираж сборника 1000 экземпляров.

«Мои читатели» – это завещание, это его «Памятник». А вот «Дева-птица» почему была включена в последний сборник, состоявший исключительно из шедевров? Стихотворение, начатое как шутка, написанное по рифмовнику, разруганное друзьями и учениками? Видимо, оно было важно для поэта.

В стихотворении в аллегорической форме выражена та же мысль, что и в его переводе китайских стихов из сборника «Фарфоровый павильон» 1918 года:

Может быть, он невольно подводил итоги, и нечаянно рожденное стихотворение о прекрасной Деве-птице, не соединившейся с мальчиком-птицей, выразило подспудно и грусть, и чувство вины, и раскаяние?

В сборник «Огненный столп» было включено и стихотворение «Перстень», написанное в 1920 году. Здесь возникает памятное кольцо с рубином, которое когда-то юный Гумилев подарил девочке Ане. В этом стихотворении девушка, уронившая перстень с рубином в колодец, говорит о своем женихе:

Кто мог похвалиться такой преданностью жениха, готового отдать жизнь за любовь? Не в те ли годы, когда они были юными, возвращается Гумилев в этом стихотворении?

Близился роковой август. Ахматова рассталась с Шилейко. Снова сошлась с Артуром Лурье, который заставил ее бросить работу. Анна Андреевна переехала к А. Лурье и О. Глебовой-Судейкиной.

Гумилев же в 20-х числах июля познакомился с Ниной Берберовой. Берберова вступала в Союз поэтов и на вечере Цеха в Клубе поэтов, куда Ахматова, как всегда, не пошла, была представлена Гумилеву. Гумилев тут же пригласил ее на свидание.

28 июля они встретились. Николай Степанович принес Нине в подарок книги: Сологуба, Анненского, Кузмина и несколько своих. Она не сочла возможным принять этот подарок, и тогда Гумилев размахнулся и бросил книги в Неву. Это не помешало ему подписать Нине членскую карточку Союза поэтов.

За несколько дней до ареста Николая Степановича Ахматова говорила с ним по телефону. О чем они говорили? Наверное, о «делах». А последняя их встреча состоялась 1 августа. Анна Андреевна пришла в Клуб поэтов (дом Мурузи), чтобы узнать у Гумилева адрес писателя В. И. Данченко накануне отъезда эстонского издателя Орга. Видимо, нужно было срочно, иначе почему не позвонила? Н. Оцуп и Г. Иванов просили ее остаться и прочитать стихи. Ахматова, конечно, отказалась. Гумилев сказал, что уговаривать ее бесполезно.

Все. Больше они никогда не увидятся. Останутся последние стихи к ней. Пусть не доказано, что к ней, но к кому еще? Написаны, очевидно, после последнего визита Гумилева (когда он сообщил о смерти Андрея).

Какая чистая простота, отсутствие всякого украшательства. Простые слова, смирение и мудрость. Гумилев воссоздает диалог любящих людей, разлученных насильственно. Он изгнанник, за которым следят. Возвращается к ней после стольких лет разлуки. Она отвечает, что ждала. Как ему хотелось этого! Но так оно и было: ждала, несмотря ни на что. Ждала, что придет один, просила передать, чтобы зашел. Шилейко – в санатории, с ним давно решено расстаться. Приди Гумилев один, все могло бы измениться. Глядишь, и обошлось бы без Лурье. Но он явился с Жоржиком, и встреча превратилась в затянувшуюся невстречу.

Он осознает перед гибелью, что в «стороне чужой» прошла его жизнь, ее украли. Она же не жалуется, ведь видела его во сне. Стоя на пороге в иной мир, он знает, что они будут вдвоем в вечности, как когда-то напророчил в стихотворении «Вечность». «Ничего, что смерть, / Если мы вдвоем». Эта любовь сильнее смерти.

3 августа – последний день, который Гумилев провел на свободе. Он руководил занятием в Доме искусств, потом играл в жмурки со студийками. Когда все ушли, задержал Нину Берберову, показал ей стихи в черной тетрадке.

– Сегодня ночью, я знаю, напишу опять, – сказал он, – потому что мне со вчерашнего дня невыносимо грустно, так грустно, как давно не было.

Потом проводил Берберову через весь город.

– Пойду теперь писать стихи про вас, – сказал он на прощание. Нина вошла в ворота дома, а он все стоял и смотрел ей вслед.

В десять вечера к Гумилеву явился В. Ф. Ходасевич, будущий муж Берберовой, с которой он еще не был знаком. Ходасевич уезжал назавтра из Петрограда и пришел проститься с Николаем Степановичем. Гумилев обрадовался его приходу и никак не хотел отпускать, хотя тому нужно было еще зайти к баронессе Икскуль. Каждый раз, когда гость поднимался, чтобы уйти, хозяин начинал упрашивать:

– Посидите еще.

Таким образом, Ходасевич просидел до двух ночи. А во дворе, очевидно, уже стояла машина с чекистами.

Гумилев был весел, много шутил и много говорил. Он утверждал, что ему суждено прожить долго, по крайней мере лет до девяноста. И все повторял:

– Непременно до девяноста лет, уж никак не меньше.

У поэта были грандиозные планы. Он будто заговаривал судьбу, хотя чувствовал, что конец близок. Хохотал, когда сравнивал себя и Ходасевича:

– Вот мы однолетки с вами, а поглядите: я, право, на десять лет моложе. Это все потому, что я люблю молодежь. Я со своими студистками в жмурки играю и сегодня играл. И потому непременно проживу до девяноста лет, а вы через пять лет скисните.

И он, хохоча, показывал, как через пять лет Ходасевич будет ходить, сгорбившись, волоча ноги, и как он сам будет выступать молодцом.

Что это? Истерика или желание изменить судьбу? Ходасевич попросил у Гумилева разрешения принести ему на следующий день кое-какие вещи на хранение. Сам он уезжал в деревню на отдых.