Подавление восстания подействовало на поэта угнетающе. Он стал думать об отъезде за границу. С горечью и болью сказал товарищу во время прогулки по вьюжному Петрограду:

– Да ведь есть же еще на свете солнце, и теплое море, и синее-синее небо. Неужели мы так и не увидим их… И смелые, сильные люди, которые не корчатся, как черви, под железной пятою этого торжествующего хама. И вольная песня, и радость жизни. И ведь будет же, будет Россия свободная, могучая, счастливая – только мы не увидим.

Эти его слова буквально перекликаются с записью А. Блока в дневнике от 22 апреля 1917 года: «Россия будет великой. Но как долго ждать и как трудно дождаться».

После разгрома восстания моряков Гумилев тосковал. Встретившись с Анной Андреевной в очереди за продуктами в КУБУ (Комитет по улучшению быта ученых), сказал ей о своем желании уехать за границу. Но, конечно, никуда бы не уехал один: на его плечах большая семья. Он так и объяснил Ахматовой, что не уезжает только из-за семьи.

К семье он и уехал 30 марта в Бежецк и пробыл там до 9 апреля. Там состоялся его вечер, на котором Гумилев прочел помимо своих стихов статью К. Чуковского «Ахматова и Маяковский».

В апреле больной А. Блок, к которому Э. Голлербах обратился с просьбой о суде чести, сделал неожиданный шаг. Он написал резкую статью «Без божества, без вдохновенья», где обрушился с революционной критикой на акмеистов. Щадя и выделяя Ахматову, он направил свой гнев на Гумилева и других акмеистов, обвиняя их в бездушии, формализме. Он писал: «Н. Гумилев и некоторые другие “акмеисты”, несомненно даровитые, топят самих себя в холодном болоте бездушных теорий и всяческого формализма; они спят непробудным сном без сновидений; они не имеют и не желают иметь тени представления о русской жизни и о жизни мира вообще; в своей поэзии (а следовательно, и в себе самих) они замалчивают самое главное, единственно ценное: душу».

Гумилев, задетый выпадом Блока, приготовился ответить. 11 апреля в Доме литераторов состоялся вечер Гумилева, на котором он прочел свой ответ – статью «О душе». Ответ Гумилева был, как всегда, сдержанный, корректный, но тоже достаточно резкий. Что же столкнуло Блока с Гумилевым? Оба поэта, уважающие друг друга, оказались загнанными в угол. Блок тяжело болен, он задыхается в неволе. Гумилев, потрясенный расстрелом матросов, которых везли грузовиками на казнь, устал от голода и перенапряжения, от непосильного труда. Разве они враги? Им оставалось жить совсем немного…

Через несколько лет, вспоминая эти события, в разговоре с Лукницким Ахматова упрекнула Гумилева в отсутствии чуткости, позволившем ему вступить в полемику с задыхающимся, больным и желчным Блоком. Она, возможно, не могла и предположить, что и сам Гумилев начинал «задыхаться».

«Подорожник»

На следующий день после вечера в Доме литераторов Анна Ахматова пришла во «Всемирную литературу», чтобы получить членский билет Союза поэтов. Билет понадобился ей для представления в какие-то инстанции – не то управдому, не то еще куда-то. Секретарша выписала билет, но нужна была подпись председателя Союза. Выяснилось, что Николай Степанович занят, но сейчас придет. Просил подождать. Пришел Георгий Иванов, подписал билет за секретаря. Анна продолжала терпеливо ждать. Открылась дверь кабинета, и Анна Андреевна увидела через комнату Гумилева и Блока, оживленно о чем-то разговаривающих. Они идут, останавливаются, продолжают разговаривать, потом опять идут. Видно, оба были увлечены беседой.

Наконец они расстались. Гумилев вышел, поздоровался с Анной, попросил прощения за то, что заставил ее ждать. Объяснил: его задержал разговор с Блоком. Для него это веская причина, которую, по его разумению, Анна должна была понять. Ахматова ответила смиренно:

– Ничего… Я привыкла ждать!

– Меня? – спросил Гумилев.

– Нет, в очередях, – спустила она его с небес на землю.

Гумилев молча подписал билет, холодно поцеловал ей руку и отошел. Очевидно, в эти дни он был особенно нервен и обидчив. И устал от враждебных выпадов.

Николай Степанович по-прежнему относился в Анне как к родному человеку, поэтому его так удивляли и обижали ее холодность, отчужденность, язвительность. То, что ее судьба, ее творчество не были безразличны поэту, доказывает следующий эпизод.

В начале апреля у Анны Андреевны в издательстве «Петрополис» вышел, наконец, новый сборник стихов «Подорожник». Тираж, как всегда, более чем приличный: 1000 экземпляров, из них 60 именных и сто нумерованных. После выхода сборника поползли разговоры, что Ахматова в новой книге перепевает себя прежнюю. К. И. Чуковский яростно нападал на автора «Подорожника». А. Блок довольно пренебрежительно отозвался о новой книге. Все ждали, видимо, новой Ахматовой, отвечающей времени, отзывающейся на сегодняшний день. А она писала снова о чувствах, другого в ее стихах не увидели.

Именно тогда Гумилев выступил публично с чтением стихотворения «Молитва мастеров». Его студисты утверждали, что «Молитва…» была написана в ответ на критику новой книги Ахматовой.

Здесь «мы» – это и Ахматова, и сам Гумилев, и затухающий Блок, и другие поэты, от которых все ждут новых откровений. Предпоследняя строфа стихотворения перекликается с пушкинским «Памятником». «Молитва мастеров» наряду с «Моими читателями» станет своего рода поэтическим завещанием Гумилева.

Обиду Ахматовой он воспринял как личную обиду и бросился на ее защиту. Это стихотворение Гумилев прочел дважды на своих выступлениях в апреле.

А 25 апреля в Большом драматическом театре состоялся вечер А. Блока («Блокослужение», как выразился кто-то из знакомых Ахматовой). На этом вечере, конечно, были и Гумилев, и Ахматова.

Театр переполнен, кажется, весь Петербург здесь собрался. Сцена задрапирована сукном. Вступительную речь о Блоке читал К. Чуковский, читал благоговейно. Создавалось стойкое ощущение, что поэта уже нет в живых, а этот вечер устроен в память о нем. Однако, наконец, вышел сам Блок. И только когда поэт начал читать свои стихи, зал ожил, будто обрадовался, что Блок еще жив.