но мне хотелось бы привести несколько параллелей и прежде всего вспомнить, о чем говорил Фрейд в своей работе «По ту сторону принципа удовольствия». Хотя замечу, что привлекать отца психоанализа в рассматриваемой нами ситуации вовсе не обязательно.

Всем известно, что влечение к смерти, о котором говорится в этом эссе, остается спорным постулатом. И тем не менее следует признать, что такие индивидуумы, как пациент, о котором я говорил выше, чрезвычайно хорошо осваивают идею смерти и адаптируются к ней. В таких случаях мы, конечно, можем обращаться к мнению Карпа [152], рассматривающего это явление чуть шире: он говорит, что люди, чье индивидуальное земное существование стало невыносимым в силу определенных обстоятельств, стремятся прекратить это существование и продолжить жить в некой иной форме.

Не становится ли тогда более чем очевидно, что ступор, в который, как мы описывали, впадали новоприбывшие, был следованием принципу жажды смерти? Заключенный, под воздействием психической травмы уже не надеющийся на продолжение жизни, примиряется с мыслью о гибели. Он точно знает, что однажды покинет лагерь, но сделает это «durch den Kamin» – через трубу крематория (пользуясь местной терминологией). Можно сформулировать его кредо и по-иному: «Я, безусловно, выйду отсюда, если не горизонтально, то вертикально». Такой узник похож на Раскольникова, ищущего страдания и унижения. Побои и голод уже не травма, а средства достижения цели – смерти. Если бы мой пациент продолжал и дальше смиренно переносить их, он неизбежно достиг бы желанного результата. Возможно, его забили бы до смерти или он скончался бы от болезни. Очевидно, кстати, что бурное распространение в лагере туберкулеза подпитывалось и усугублялось стремлением обитателей умереть.

Мы видели, что люди, абсолютно и полностью подчинившиеся лагерным реалиям, вскоре погибали. Но и те, кто всеми силами пытался сопротивляться, тоже быстро теряли запал, так как ментальные и физические ресурсы уходили на тщетную борьбу с законами «l’univers concentrationnaire» – «концентрационного мира» [153]. Здесь мы сталкиваемся с парадоксом. С одной стороны, для заключенного оказывается жизненно важно примириться с грозящей ему смертью. Только так он сможет следовать законам лагеря и выжить. Такая покорность является на самом деле одной из форм внутреннего принятия. И в то же время шанс на выживание появляется, если сохраняешь волю к жизни, позволяющую в критических обстоятельствах продемонстрировать верную реакцию. Пример тому – мой пациент, который все время был достаточно безучастен к внешним раздражителям, но при этом смог в нужный момент собраться и соврать, что он кладовщик, а не ювелир, когда лагерный врач отбирал очередных жертв для отправки в газовую камеру.

В отличие от обычной жизни в концлагере, чтобы остаться на плаву, необходимо было выработать иное соотношение между стремлением к продолжению существования и тем, что я бы назвал принципом смерти (предлагаю использовать эту формулировку, чтобы избежать дискуссий о термине «влечение к смерти»). В повседневности жизнелюбие обычно доминирует, а принцип смерти берет верх лишь при патологических состояниях, например при меланхолии [154]. Однако в концлагере необходимо, чтобы именно это качество вышло на первый план. Подводя итог, скажу, что равнодушно-подавленный узник, полностью покорившийся принципу смерти, погибал, равно как и тот, кто мобилизовал всю свою витальность и сопротивлялся. Шанс выжить был лишь у заключенного, у которого складывалось особенное состояние психики, основанное на меняющемся (колеблющемся) отношении к смерти.

Давайте теперь проанализируем факторы, способствовавшие появлению такого внутреннего устройства. И в первую очередь разберем несколько психопатологических процессов.

Множество примеров, особенно наблюдаемых во время Второй мировой войны, наглядно демонстрируют, как лишения ухудшают работу мозга. Такое снижение показателей носит не регулярный, а выборочный характер. Значительную роль, похоже, играют витамины группы В. Во время вскрытия тел бывших узников, умерших уже после освобождения, я замечал интересные аномалии (эти аутопсии проводили советские медики). Стенки кишечника были тонкими, как пергамент, что объяснялось сокращением эпителия в силу дефицита витамина В. В мозгу мы видели петехии [155], сходные с теми, что появляются при энцефалопатии Вернике. Есть целый ряд фактов, свидетельствующих о том, что недостаток витаминов и минеральных веществ может вызывать психические отклонения. Обратите внимание на эксперименты американских исследователей, которые провоцировали психотические состояния, сажая участников опыта на рацион, в котором недоставало витамина В6. А вот как доктор Гревель описывает anaemia perniciosa – заболевание, которое не является прямым следствием скудного питания, но все же связано с ним:

«Скорость реакции и стрессоустойчивость ухудшаются, процесс мышления замедляется. Психологический тонус понижен… Иногда развивается гиперчувствительнось, и эмоциональная, и болевая… Апатия чередуется с приступами злости, раздражительности, возбуждения».

Очевидно, что этих фактов пока мало и они требуют дальнейшего исследования. Однако я убежден, что наилучший результат мы получим, изучая психическое состояние заключенных не само по себе, а учитывая специфические социальные условия, в которых оказались люди. И тут мы переходим ко второй группе факторов, под воздействием которых у заключенных сформировалась особенная лагерная психика.

Может показаться, что, говоря здесь о «социологии» и представляя лагерь как модель некоего общества, мы слишком масштабируем проблему. Однако это ощущение уходит, когда осознаешь, что речь идет о гигантском скоплении народа.

Так, в Освенциме-Биркенау содержалось одновременно до 200 000 человек. Десятки тысяч узников не могли существовать просто как некая неструктурированная масса. Внутри ее были разные социальные слои, и статус каждого индивидуума, безусловно, влиял на его психологическое состояние.

Чтобы объяснить, как строились социальные отношения в этой среде, мне сначала требуется привести несколько фактов из истории. Первые концентрационные лагеря появились в 1933 году. Они были маленькими, на три-четыре тысячи человек. Представители только что установившегося нацистского режима отправляли туда своих политических оппонентов. К тому же это была площадка для отработки эсэсовских практик. СС тренировались там для последующего удержания в повиновении народов захваченных европейских стран.

К началу войны у концлагерей появилась второе назначение. Массовое уничтожение евреев стало для Германии экономической необходимостью в условиях ведения боевых действий. Майданек, Треблинка, а также самый гигантский – Освенцим – представляли собой нечто вроде СС-мегаполисов. И тут выяснилось, что они могут выполнять еще одну функцию. В 1937-м Освальд Поль, курировавший экономическую деятельность концлагерей, произнес историческую фразу «Warum sollte die SS nichts verdienen?» – «Почему СС на этом ничего не зарабатывает?» Вскоре после этого лагеря превратились в огромные фабрики, где заключенных стали нещадно эксплуатировать в качестве бесплатной рабочей силы.

Поначалу со всеми узниками обращались одинаково плохо, но постепенно сформировалась отдельная категория из тех, к кому благоволили эсэсовцы, а также их подручные – капо и коменданты блоков. Благодаря таким помощникам СС удавалось контролировать большие массы работников. В 1937 году на базе лагерей были созданы первые акционерные общества.