Гаврош подается вперед.

– Что?! – Это полное безумие, и в этом весь Сен-Жюст. – У нас нет времени, мы должны предупредить остальных!

– Флаг – символ того, за что умерли все эти мужчины и женщины, – говорит он, повышая голос от злости, и я ощущаю, как ему больно.

– Сен-Жюст, пожалуйста, – в отчаянии прошу я, чувствуя, как во мне растет страх, а глаза наполняются слезами. – Это же просто кусок ткани! Я украду для тебя сотню флагов!

Не понимаю, почему дрожу, почему так злюсь, почему мне так страшно. Он один из Тех-кто-ходит-днем, просто средство для достижения моей цели… Конечно, меня не должно волновать, что он хочет стаскивать флаги с баррикад и идти навстречу собственной смерти.

Но я не могу отвести взгляд от его лица, такого искреннего и красивого, даже несмотря на полосу грязи через все лицо и ярость, горящую в его глазах.

Кажется, время замедляется. Я вижу, как глаза Сен-Жюста распахиваются от ужаса. Потому что там, за нашими спинами, высоко на баррикаде Гаврош тянется к флагу. И уже почти достал его, осталось совсем чуть-чуть, но на том месте он прекрасно виден любому солдату, который может ждать в засаде…

Зову Гавроша и вспрыгиваю на стену, но Сен-Жюст оказывается ближе. Он стремительно лезет вверх. Гаврош уже снял флаг и сворачивает его, поворачивается к нам и победно улыбается.

Выстрелы прорезают воздух, Сен-Жюст падает вместе с Гаврошем, и время снова ускоряется, пока мы все летим вниз. Резкий удар о землю, хруст костей – предостережение об ожидающей боли. Бесформенная куча рядом со мной – маленький серый мальчик и молодой мужчина в красном фраке.

Приподнимаюсь и подползаю к ним. Гаврош лежит ничком, уткнувшись в плечо Сен-Жюста. Слышу, как кровь стучит в ушах; в воздухе пахнет селитрой, порохом, пылью и потом. Я переворачиваю мальчика. Он весь в крови.

Гаврош испуганно моргает. Он все еще прижимает к себе проклятый флаг. Я хватаю его, ищу рану, пытаюсь понять, что он повредил. С облегчением выдыхаю. Он цел и невредим, в него не попали! Но откуда же тогда вся эта кровь? И тогда я замечаю, что Гаврош смотрит на Сен-Жюста, и его большие глаза наполнены страхом.

Сен-Жюст бледен как полотно. Глаза болезненно сверкают, а элегантные черты лица будто окаменели.

В боку зияет дыра, черная и круглая, и вокруг нее растекается пятно темной крови. Я не слышу свой голос, когда выкрикиваю его имя, одновременно отрывая подол от его рубашки и зажимая рану. Кричу Гаврошу, чтобы привел подмогу. Мне удается туго затянуть повязку, обмотав ее вокруг пояса Сен-Жюста, и тогда мое зрение застилают слезы.

– Посмотри на меня, ты, глупый, бестолковый тупица… – Я не могу сказать ничего связного, но эмоции, которые вкладываю в свои слова, пробуждают его от забытья, и ему удается сфокусироваться на моем лице.

– Нина… – говорит он и касается дрожащей рукой моей щеки.

– Что «Нина», ну что «Нина»?! У тебя в боку дырка, а нам надо смываться отсюда, потому что здесь солдаты и они собираются убить нас!

Он улыбается, и мне кажется, что его улыбка похожа на восход солнца. Даже во всем этом хаосе становится трудно дышать.

– Давай, обопрись на меня, – говорю я ему. Встав на ноги, пытаюсь поднять его вслед за собой, но он опять оседает на землю. – Сен-Жюст, ради Ренара!

Но тот смотрит на меня, непонимающе моргая.

– Дождь пошел, – говорит он. От его голоса остался только горячечный шепот.

Капли падают осторожно, смывая с его лица грязь и кровь. Город оплакивает своих детей.

– От дождя распустятся цветы… – бормочет он нараспев.

– Ты что, поешь?! – в ужасе спрашиваю я.

Сильно бью его по лицу. От изумления он приходит в себя и смотрит на меня большими, ясными глазами.

– Ну давай же, Сен-Жюст, помоги мне. Если ты не ухватишься за меня и не встанешь, я сама тебя застрелю.

В ответ на мои слова он слабо смеется.

– Нет, не застрелишь, – говорит он уверенно.

– Не искушай меня. Знаешь, насколько проще мне было бы сейчас выбраться отсюда, если бы я не тащила за собой одного бесполезного француза?

– Нет, – упирается он. – Ты не застрелишь меня, потому что у тебя нет оружия.

– Конечно же, есть. Я украла твой пистолет десять минут назад.

Мне удается протащить на себе Сен-Жюста по двум улицам, но тут возвращается Гаврош и ведет за собой Мэра. Этому великану достаточно одного взгляда на Сен-Жюста, а потом он осторожно закидывает юношу себе на плечо, не обращая внимания на его жалобные стоны. Мэр движется, как автомат, и нам с Гаврошем обоим приходится бежать, чтобы поспевать за его быстрым шагом, когда он решительно направляется к Рю Музен.

Неистово колочу в дверь; нам открывает Грантер. У него черные круги под глазами, пистолет криво заткнут за ремень брюк. Он смотрит на Сен-Жюста и сразу же зовет Фёйи. Студенты появляются отовсюду, они забирают Сен-Жюста у Мэра и уносят его внутрь дома.

– Грантер, ты должен все отменить!

Слова сами срываются у меня с языка, хоть я и понимаю, что из-за них могу лишиться помощи молодых людей.

– Во дворце известно обо всех ваших планах, к каждой ячейке Общества направлены войска.

Следую за ним как тень, постоянно натыкаясь на груды оружия, разложенные в коридоре.

– Мы сейчас пришли с авеню Фисель. Там уже уничтожены все до единого.

Фёйи устроил Сен-Жюста в кухне и выкрикивает команды: нужно вскипятить воду и нарезать простыни на повязки.

– Вас не нужно так много, чтобы нянчиться с ним! – рявкает Грантер. – Первый десяток: готовьтесь выступать.

Студенты оставляют Сен-Жюста в покое, а вместе с ним покидают меня, Грантера и Фёйи и спешат в гостиную. Фёйи уложил Сен-Жюста на четыре составленных стула; тот выглядит полумертвым, глаза закрыты.

– Грантер! Ты что, не слышал, что я сказала? Ты не должен никуда их посылать! Общество предали. Нужно отказаться от всех планов.

Грантер хмурится и говорит строго:

– Мы поделились с Обществом подозрениями Орсо, и агент буквально минуту назад принес нам сообщение, что нужно четко следовать плану. По всему городу возводятся баррикады. Наше время пришло.

Я в изумлении смотрю на него.

– Мы все планировали несколько лет. Мы знаем, что делаем, – заканчивает он, но сквозь его уверенные слова явно просвечивает беспокойство.

Они мне не верят.

«Они убили треть мышей умышленно, а еще треть – просто из азарта. Потом кошки повесили шестерых храбрых мышек на глазах у всех их братьев, чтобы остальные мыши научились бояться». Гильотина – для любимчиков Города, Монфокон – для всех остальных. Этих мальчиков точно повесят.