– Знаешь, я что-то и впрямь неважно себя чувствую…

– Ну что ты, мам! Ты хотя бы попробуй. Такая замечательная паста! Выглядит просто фантастически. Ты когда в последний раз в ресторане обедала?

Но мать вдруг решительно встала, нечаянно столкнув со стола стакан с водой. Стакан, естественно, разбился. Кэрол схватила мать за руку, но не могла же она на ней повиснуть, не давая уйти? Пожалуй, тогда сцена выглядела бы совсем уж безобразной. Она поспешно положила на стол тридцать фунтов, бросилась к двери и увидела, что мать уже добралась до автобусной остановки, уселась там, плачет и приговаривает:

– Зачем ты меня сюда притащила? Я хочу домой!

Когда они сошли с автобуса, мать сказала:

– Я не хочу, чтобы ты ко мне в дом входила.

Кэрол, разумеется, могла бы подхватить свои чемоданы, швырнуть их в машину и уехать – в Лондон, в Эдинбург, да куда угодно! – и пусть мать продолжает вести свою тупую ограниченную жизнь в грязи, к которой она привыкла, как к наркотику. Но почему-то слова «куда угодно», произнесенные мысленно, вызвали у Кэрол тот же странный озноб, который то и дело охватывал ее с тех пор, как уехала Айша; и ей вдруг показалось, что все, абсолютно все на свете фальшивое, ненастоящее. Она с ужасом подумала, что, пожалуй, могла бы сейчас войти в любую из этих дверей и вдруг сразу оказаться на какой-то богом забытой пустоши, где уже сгущается ночная тьма, а значит, все эти квартиры, дома, да и весь мир – это всего лишь нагромождение фанерных декораций, которые обрушатся, стоит ей шагнуть за их пределы.

– Нет, я останусь, – сказала она матери. – Я не хочу оставлять тебя в одиночестве.

– Хорошо, но только на одну ночь.

Кэрол лежала в спальном мешке на надувном матрасе, глядя, как сквозь дешевые занавески просачивается оранжевый свет уличного фонаря. Вдали, как всегда, слышались автомобильные гудки. Прошло тридцать лет с тех пор, как она в последний раз спала в этой комнате. На какое-то мгновение минувшие годы показались ей лишь ярким сном наяву, сном о побеге, о спасении. Когда-то она уехала в Кембридж преподавать естественные науки, в равной степени движимая и преклонением перед этими науками, и отчаянным стремлением уехать как можно дальше от дома. Затем последовала докторантура в Имперском колледже Лондона, затем постдокторантура в Аделаиде, Гейдельберге, Стокгольме… Она медленно и упорно поднималась по лестнице, ведущей к званию университетского профессора. У нее было правило: в каждой стране проводить максимум четыре года. Отчасти ее гнало дальше нетерпение и чувство неустроенности, хоть она и старалась хорохориться и даже вела себя несколько заносчиво, ведь жить так было гораздо проще, особенно если все эти привычки оставляешь там, где ты больше жить не собираешься.

То, что она не командный игрок, ей твердили не один раз; причем говорили это обычно те мужчины, которые с удовольствием кого-нибудь ножом в спину пырнули бы – конечно, если потенциальная жертва не принадлежала к какому-нибудь невообразимому братству, членами которого являются и они сами. Однако группы, которые возглавляла Кэрол, всегда работали весьма успешно. На нее так и сыпались гранты, а миру, в конце концов, было абсолютно наплевать на несколько жалких синяков и ссадин, если он, скажем, мог обрести возможность управлять процессом старения, или лечить диабет, или досконально выяснить, как одна клетка поглощает другую, или даже полететь на Луну.

В Бостоне Кэрол в четвертый раз возглавила группу, и даже не просто группу, а целую лабораторию, исследовавшую воздействие на млекопитающих комплекса рапамицина. Через два года, однако, новым директором института стал Пол Бахман, и все стало как-то закисать. Получив чек на предъявителя от Халида бин Махфуза, Пол, вместо того чтобы поддерживать науку, стал разъезжать по заграницам, приглашать на факультетские собрания лондонскую группу «Голден Бойз» и лишь иногда, в качестве большого одолжения, слушал выступления всяких полузвездных заезжих академиков. У Пола Бахмана имелся дом в Бар-Харборе, яхта, носившая имя «Эммелин», и очень молодая, значительно моложе его самого, жена с таким низким ай-кью, что дух захватывало. Собственно, Кэрол вообще не было свойственно чувствовать себя своей среди чужих, но при новом распределении ролей она и вовсе почувствовала себя кем-то вроде младшего члена знаменитого гольф– клуба.

В иных обстоятельствах она бы потихоньку начала зондировать почву, одновременно давая коллегам, работавшим в других местах, понять, что очень хочет от Бахмана уйти, прямо-таки пятки чешутся. Но момент был неудачный: она только-только познакомилась с Айшей, и, к ее удивлению, их совместная жизнь началась вполне успешно. Так что она решила подчиниться обстоятельствам и пока примириться с отведенной ей в институте ролью «Золушки».

А через полтора года Айша ни с того ни с сего заявила, что хочет вступить с Кэрол в законный брак. Поскольку лишь законный брак, согласно ее мнению, и является истинным свидетельством взаимной любви. А это означало, что придется собрать со всех концов света родственников и друзей, должным образом одеться, публично принести клятву и получить официальное свидетельство о браке со всеми необходимыми подписями и печатями. Словно Айше было мало того, что крепость их отношений уже доказана долгим периодом взаимной привязанности и пренебрежения ко всем и всяческим сплетням и поношениям. В общем, Кэрол не понимала желания Айши. Если мир «правильных» семейных отношений в течение двух тысяч лет закрывает перед тобой все двери или чуть что вышвыривает тебя за порог, то твоя участь – если хотя бы одна из дверей все же чуточку приоткроется, – быстренько проскользнуть внутрь и свернуться у огня, подобно благодарному псу. И вообще, разве плохо быть аутсайдером? Откуда у Айши появилась отчаянная потребность все же приноровиться к миру, который ее отвергает?

Прошел еще год, но они с Айшей вместе уже не жили, потому что… Впрочем, если уж по правде, то Кэрол по-прежнему не была до конца уверена, правильно ли рассуждала сама. Для нее их отношения все еще представляли собой некую головоломку, пытаться решить которую, пожалуй, особого смысла не имело. Да ее, собственно, и не обязательно было решать, если ты каждые пять лет сбрасываешь, точно змея кожу, всю скопившуюся в твоей жизни людскую шелуху и «оптимизируешь» эту жизнь до минимальных размеров в виде двух-трех чемоданов, с которыми и начинаешь движение к новому горизонту, новой еде, новому языку и новым привычкам.

Два месяца Кэрол мучили приступы паники и клаустрофобии, но они разом прекратились, когда Дэниел Сегачян из Беркли бросил ей спасательный круг – предложил прийти к ним на факультет, выступить с докладом и у доски, с мелом в руке, представиться и познакомиться с сотрудниками. Едва сойдя с самолета в Калифорнии, Кэрол испытала огромное облегчение. Перед ней открылось залитое солнечным светом пространство и безграничные возможности. Правда, во время сессии «Вопрос-ответ» ее подвергли довольно сложному испытанию, но она восприняла это как проявление агрессивного уважения со стороны людей науки, которые почувствовали в ней достойного оппонента и искренне желали узнать, что же она в действительности собой представляет. Короче, уже дня через три она почувствовала, что ее положение вполне определилось.